Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Когда Марк глядел на Вавилова, тот как раз чесал сразу обе ладони о щетину щек. Потом, словно решив любой ценой закончить спор, он взял со стола лист бумаги, с которого уже несколько раз читал текст московской телеграммы. Сказал твердо, словно голосом и тоном хотел всем дать увидеть ту итоговую черту, которую он подводит:

«Указания центрального комитета партии мы не имеем права оспаривать. Я был бы плохой секретарь крайкома, если бы согласился с Виноградовым и Суровым. Директива совершенно ясна: немедленно завозить людей на место строительства, не взирая на трудности. В телеграмме товарища Сталина так и сказано: „не взирая на трудности“. Не будем терять время на споры. Единственная зимняя дорога — лед Амура. Если мы упустим эту дорогу, всё пойдет к черту, и нам тут не усидеть. Через тайгу тысячи людей не проведешь. Навигация начнется не скоро, да и плавучих средств на Амуре — кот наплакал. Одним словом, товарищи, я требую прекратить дискуссию и все силы бросить на доставу людей к месту строительства Большого Города».

Марк перевел взгляд на Виноградова — сдастся он теперь, или будет продолжать? Нет, Виноградов не сдавался. Он опять поднялся с места. Стоял высокий, худощавый, сильный. Марк поймал себя на мысли, что любуется им. У него высокий узкий лоб в гармошке морщин. Очень спокойные, уверенные в себе глаза. Чертовски крутой, упрямый подбородок. «Каким он был в молодости?» — спросил себя Марк. — «Может быть был костлявым и неуклюжим парнем, похожим на Юру Вегуна». Почему-то Марку было приятно думать, что Виноградов — это повзрослевший Юра. Тот был таким же упрямым.

«Я всё же снова обращаю ваше внимание», — сказал Виноградов. Вавилов взмахнул рукой, останавливая его:

«Нет, товарищ Виноградов, уже всё сказано. Поймите, другого выхода нет. И права обсуждать, кто прав — вы или Москва — у нас нет. Вы — главный инженер строительства Большого Города, назначенный Москвой. До назначения начальника строительства, вы и начальник. Ваши возражения против транспортировки людей к месту строительства можно было рассматривать, как ошибку. После личных указаний товарища Сталина, они могут выглядеть иначе».

В голосе Вавилова была просительная нота, и Виноградов уловил ее, но ничем этого не показал. Дождавшись, пока секретарь крайкома умолк, он спокойно продолжал:

«Я должен вас предупредить, обязан снова и снова предупреждать, что посылка тысяч людей в тайгу без надлежащей подготовки практически ничего не даст, но будет стоить многих жизней».

Обрюзгший человек — он сидел у стола Вавилова, заполняя собой глубокое кожаное кресло — шумно вздохнул и проговорил сиплым, режущим слух голосом:

«Надо запретить эти разговорчики. Сталин приказывает, а Виноградов, видите ли, не согласен. Он смеет свое суждение иметь. Не понимает, что надо поддержать энтузиазм нашего комсомола, взявшего на себя строительство Большого Города».

На этот раз оборвал Виноградов.

«Энтузиазм, о котором говорит товарищ Синицын», — кивком головы он указал на сиплоголосого, — «энтузиазм прекрасная вещь. Но на свете, кроме энтузиазма, есть деловой расчет. От него не скрыть четырех вещей, которых в Москве не хотят понять. Первое, людям в этот холод на берегу реки негде жить. Почва промерзла на большую глубину, и даже землянки невозможно вырыть. Второе, людям нечем будет питаться, так как проект строительства еще только утвержден, и на место ничего не завезено. Переброска продовольствия отсюда — дело трудное и ненадежное. Третье, люди не могут отправиться в такой путь и выжить в тайге в своих городских пиджаках и негреющих пальто. Нужна меховая одежда, а ее нет. И, четвертое, людям нечего сейчас делать на месте будущего города, так как ни инструментов, ни машин туда еще не доставлено. Как беспартийный инженер, я лишен права понимать энтузиазм, но кое-что понимаю в строительстве. И я обязан предупреждать вас, снова и снова предупреждать, что посылка людей не нужна, грозит множеством бедствий».

Марк почти не прислушивался к тому, что говорилось. Всё уже сказано, дальше идут ненужные повторения и вариации. За то время, что он в крае, ему открылась важная и очень простая истина: приказ Сталина неоспорим. Логические доводы рассудка, показания термометра, неизведанность пути по льду, ненужность всей этой затеи, обещающей лишь страдания и гибель людей — ничто не может ни отменить, ни поколебать приказ. В Марка это знание вселяет вялость, в сиплоголосого Синицына — злость, в Баенко — равнодушие. Ощущение автоматичности было новым для Марка, но теперь оно было постоянно с ним. Все они были винтами и винтиками машины власти, и каждому винту и винтику положена нагрузка и функция, и каждый обречен на износ и замену.

Марк невольно любовался Виноградовым. Среди них он — единственный, кто сам по себе, просто человек. Все другие — винты и винтики, объединенные в машину их чувством партийности, дисциплины, сознанием, что так должно быть. А Виноградов сам по себе, сила в себе. «А наша сила в чем?» — мысленно спросил себя Марк, и тут же ответил. В совместности. В партийности. Стадности. Влились в общее. А Виноградов не влился. Его воля вне совместности. В нем самом воля, и она его воля, а не общая.

До этого ночного заседания, они много времени провели вместе. По поручению Вавилова Марк готовил доклад для крайкома, Виноградов помогал ему. Они говорили меж собой о том, что должно быть сделано для подготовки к строительству Большого Города, но мимоходом Марк многое узнавал о жизни самого Виноградова, этого дон-кихотствующего, но страшно занятного человека с очень любопытной судьбой. Года за четыре до всего того, что уже на Марковых глазах происходило, Виноградова за какую-то мнимую контрреволюцию осудили на десять лет лагерей и привезли на Дальний Восток. Здесь он скоро прославился среди чинов ОГПУ своим действительно большим инженерным талантом. Самые трудные постройки в зоне вечной мерзлоты возводились по его проектам. Такое строительство было тогда тайной великой. Сплошь и рядом бывало так, что построят сооружение, а оно при первой же оттепели валится. У Виноградова этого не случалось — особое чувство обстоятельств и условий ему было дано. Как все знают, у чекистов изредка меценатство проявляется: не прикончили человека, значит следует его талантам покровительство оказать. Некоторые неудержимо талантливые арестанты и в тюрьмах свою работу продолжали — котлы прямоточные изобретали, аэропланы новые конструировали, театр на Медвежьей Горе такой создали, что он московскому Малому нос утирал. Виноградов в русло такого чекистского меценатства попал, и тут идея города на Амуре его увлекла. Повезли Виноградова в Москву вместе с его проектом, к Сталину доставили. Тот выслушал его, немедленно согласился с идеей, тут же освободил его из заключения и назначил главным инженером строительства Большого Города.