Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Учебная жизнь долго входила в русло. Но вошла. Политические страсти поутихли. Сталин прочно занял положение вверху. Шинский прочно уселся в кресло ректора университета. Юра Вегун исчез. Исчезло много других приверженцев Троцкого. Одних выслали из Москвы. Других не выслали, но исключили из университета. Некоторых отправили в лагеря. Юру Вегуна увезли на Соловки. Высылку Троцкого Марк одобрял. Ему казалось, что политические разногласия не имели такого уж большого значения. Всё дело было в том, какое начало станет господствующим в партии. Революционный ультра-снобизм Троцкого, или идущий снизу большевизм масс. Жалко Юру, но есть ли у Марка право быть сентиментальным? Юра должен переболеть своей болезнью, и тогда он увидит, что ни у кого нет монополии на высшую правду, что правда у них общая, коллективная. Марк верил, что Юра переболеет, но боль за него не отступала. Часто подолгу бродил по улицам. Первый раз узнал, что в жизни есть бессонница. Уставал от необходимости всё время — настойчиво упрямо — убеждать себя в том, что так нужно, что так должно быть. В одну бессонную ночь судьба дала ему Ваську. Беспризорник из тех, какими тогда была полна Москва. Марк вернулся в общежитие под утро. На лестнице было темно: опять лампочки вывернуты.

Одно из обычных занятий беспризорников. Вывертывают лампочки на лестницах и продают на толкучке. Зажигая спички, он поднимался по лестнице. На площадке второго этажа чуть было не наступил на кучу тряпья. Тут стоял тошнотворный запах одеколона. Тряпье оказалось спящим беспризорником. Во сне он издавал носом хлюпающие звуки. Валялась пустая бутылка из-под тройного одеколона. Напился, маленький бродяга, заснул. Марк начал трясти его. Беспризорник проснулся, рванулся из его рук.

«Дяденька, я больше не буду», — верещал правонарушитель. Марк молча и упрямо тянул его за собой вверх по лестнице. Втолкнул в свою комнату, зажег свет и разглядел преступника. Мальчик лет десяти со смешным курносым носом. Копна не волос, а перезревшей осоки на голове — волосы серо-пепельные, слиплись в колтун. На лице черные пятна — следы асфальтовых котлов, какие-то коричневые подтеки и царапины. Пойманный продолжал хныкать, обещал, что он больше не будет, но в его глазах не было страха. Может быть, маленький волчонок вовсе и не знает, что такое страх.

Марк не нежно поступал с ним. Он спросил, как его звать, тот ответил, что Васькой звать, и опять перешел к хныканью. Расспрашивать его было бесполезно, всё равно соврет. Держа его за руку, чтоб не убежал, Марк поставил на керосинку чайник с водой. Начал вынимать мальчонку из его невообразимо вонючего тряпья, чему Васька отчаянно сопротивлялся. Вынул. В тряпье мальчик выглядел низкорослым, неуклюжим, в голом же виде оказался тонким и длинным с ясно выпирающими ребрами и худыми ключицами. От грязи совсем коричневый. Боролся изо всех сил, визжал, даже пробовал кусаться, но Марк тыльной стороной ладони смазал его по губам: не кусайся мол! Васька чрезвычайно стыдился быть голым и обеими руками прикрывал некое место своего хилого и грязного каркаса. Когда вода нагрелась, Марк вылил ее в таз и потянул к нему Ваську. Тот на таз смотрел так, словно в нем не вода, а расплавленный свинец.

«Иди, иди, красная девица», — говорил Марк, силой наклоняя Ваську над тазом. Он ожесточенно натирал ему голову мылом, а Васька пищал, матерно ругался, но продолжал обеими ладонями прикрывать то, что он полагал неприличным показывать. Из соседней комнаты пришли Леонид и Алеша Байрон, пришли ругаться — нельзя ночью шуметь — но увидев в чем дело, помогли Марку отмыть звереныша. Марк вытер ему лицо, повернул к свету и засмеялся:

«Да ты, брат, совсем конопатый», — сказал он.

«Ты сам конопатый», — сердито сказал Васька. Теперь на нем была рубашка Леонида, она доставала ему до колен, прикрываться ладонями больше не требовалось.

Ваську они уложили на пустовавшую койку в Марковой комнате — от Юры Вегуна койка осталась. Марк уже засыпал, когда Васька спросил его:

«Марк, а, Марк! А ежели я встану и убегу, что тогда?» «Будешь дураком, вот и всё. Спи!» «А если украду, что тут есть, и убегу?»

«Я ж тебе сказал, что дураком будешь. Забрать тут нечего. Придет воскресенье, повезу тебя в один дом и устрою там».

«Это куда же, в детский приют?»

«Я еще не знаю».

«Если в приют, так ты и не пробуй. Не будь лягавым», — сердито сказал Васька.

Днем, когда у Марка было два свободных часа после обеда, они с Васькой гуляли. Ходили по улице — большой и маленький, похожие на братьев. Оба конопатые. Девушки кое-как приспособили Ваське штаны. Пиджак на нем был женского покроя.

На Страстном бульваре китаянки с изуродованными ногами продавали растягивающихся бумажных драконов. Старухи торговали семечками, отмеривая гранёным стаканом. Зазывали к себе мороженщики. Не бульвар, а мелочный базар. Какой-то беспризорный собрат Васьки занимался книготорговлей. У него была пачка брошюр, железнодорожные тарифы на 1916 год, но он пронзительно голосил:

«Что делает жена, когда мужа дома нет. Всего десять копеек. Что делает жена, когда мужа дома нет».

«Марк, пойдем в кину!» — просил Васька.

Марк на такие просьбы не откликался. Тягостно тогда было у него на душе. Судьба Юры волновала. Отношения с Леной не наладились. О Наташе тревожно думалось. Проводит время с Костей, сыном профессора Пряхина. Не нравился он Марку, очень не нравился. Всегда нарядно одет. Наигранно-веселый. Порочное в глазах. Чувствуется нехорошее возбуждение. Такое возбуждение Марк пережил в ту ночь, когда случайная женщина шептала ему слова любви. От них кружилась голова.

Однажды, гуляя с Васькой, Марк говорил себе, что надо бы поехать к Наташе. Предостеречь ее. «Но как это сделать?» — спрашивал он. — «Какое предостережение я могу дать?»

«Марк пойдем в кину!» — канючил сзади Васька. — «Картина-то какая интересная, гроб в Индии показывают».

«Ну вот, ты еще заплачь!» — рассердился тогда Марк. — «И что ты пристал — пойдем, да пойдем в кину. Во-первых, не кину, а кино, а во-вторых, у меня нет денег».

«Ха! Да я тебе мигом червонец сработаю. Дай спички!»

Не спрашивая, Васька запустил руку в карман к Марку. Взял спички. Марк не придал значения его словам, за хвастовство принял. Где он может достать червонец?

Но Васька не шутил. Марк видел: вьется впереди по улице. Вот, остановил нарядную женщину. Она, порывшись в сумке, что-то протянула. Неужели деньги? Васька сорвался с места, исчез в переулке. В тот же миг женщина подняла крик. Марк подошел. Никто не понимал, что с нею, а она кричала, звала милиционера.

Появился милиционер. Захлебывалась словами. Рассказала. Она действительно сунула Ваське деньги, когда тот показал ей спичечную коробку. Уверяла, что в коробке было много живых вшей — черных, шевелящихся. Мальчик грозил обсыпать ее ими, если она не даст червонец. Сказал, что вши собраны им с тифозных больных.