Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Какая ты смешная, Ната! Укажи мне хоть одного героя или мученика революции, который проповедывал бы что-нибудь подобное тому, что проповедуем мы. Ну, например, можешь ты представить Ленина голым? Или ты скажешь, что у Ленина тоже было много буржуазных предрассудков? Кстати, Ленин все-таки носил галстук, а мы его осудили, и ты выполняла роль палача. Не очень, правда, удачно. Когда ты стукнула осужденного по шее, я подумал — большое счастье, что у тебя в руках не настоящий топор. Ты вполне могла бы оттяпать голову бедному Галстуку».

Наташа смеялась. Пошли в клуб. Здесь верховодила Лена. Больше девушек, чем парней. Свет электрической люстры, смешанный с дневным светом, делал лицо Лены особенно бледным. Наташа упорхнула к подругам. Марк пристроился у окна.

«На наше счастье, мы живем в эпоху, когда начинается заполнение новой страницы истории и первыми словами на ней начертано: „Революция в России“. Это, товарищи, великие слова».

Лена умела зажигательно говорить. Ее слова отзывались в Марке смутно-стыдливым чувством. Лена говорила о буржуазности любви. Простоте социалистических отношений. Инстинкте продолжения жизни у человека.

В это время на улице что-то произошло. Марк выглянул в окно. От Охотного Ряда к университету двигалась группа голых людей. Человек пятнадцать. Толпа москвичей бесновалась вокруг. Голыми предводительствовал высокий полулысый человек. Крысиная физиономия. Синие, вздувшиеся вены на волосатых ногах. Через грудь — красная лента. За ним, подстать ему, уродливые, безобразные. Жрецы человеческой красоты — мужчины и женщины. Милиционер остановил процессию. Крысообразный предводитель вынул из-за красной ленты бумагу. Разрешение демонстрировать. Выдал какой-то придурковатый новатор в Моссовете. Голые вошли в университетский двор. Высыпали отовсюду студенты. Юра Вегун. Голая манифестация оторвала его от дискуссии на собрании троцкистов. Юра остановился перед предводителем. Делал ищущие движения руками. Не знал, за что уцепиться. Рванул за красную ленту. Стегнул ею по физиономии.

«Разжую и выплюну, гад паршивый», — хрипел он.

Юра повернул гада паршивого и дал ему лихого пинка. Тот со скоростью удивительной пробежал по ступенькам подъезда. Сверху вниз.

Марку достался маленький, с отвислым животом человечек. Он противно, по поросячьи, повизгивал. Марк повалил его на землю. Погрузил колено в рыхлую мякоть живота. Рычал:

«Душу вытрясу! Шкуру спущу!»

Безумел от ярости. Схватил рыхлого человечка за обе ноги. Впрягшись, как в оглобли, волоком потянул к воротам. За ними толпа москвичей. Она восторженно приветствовала драку.

Марк вспомнил. Вскоре после этого Юра поссорился с Леонидом. Причина — тогдашние политические страсти.

Леонид был человеком особенным. Нескладный, высокий. В лице что-то лошадиное. Но умные и живые глаза. Был накрепко причислен к болоту. Во внутрипартийной борьбе не участвовал, как и Марк. Раньше фельдшером работал, пошел в университет, чтобы стать врачем.

Юра взорвал обычно невозмутимого Леонида восхвалением Шинского. Тот теперь гремел в университете. К радости Юры гремел.

«Ты, Юрий, напоминаешь мне восторженного теленка», — сказал Леонид, выслушав похвалы Юры Шинскому. — «Выпустят теленка на волю, он хвост трубой и носится, а зачем носится, и зачем хвост трубой — не ведает. От избытка чувств, я думаю. Вот так и ты. Почуял волю и понесся.

Голова вверх, хвост задран, ноги разлетаются. Спотыкаешься и падаешь, но опять подхватываешься и бежишь, так как твое дело телячье, и другого ты разуметь не хочешь».

«Не будь ты трупоедом, я может быть и обиделся бы на тебя», — сказал Юра.

«Вот-вот!» — рассердился Леонид. — «Такие, как ты, и прозвали нас, медиков, трупоедами. Это идет из вашего бодливого существа. Рога еще не отросли, а хочется весь мир боднуть, силу показать. Хоть бы с этим Шинским. Доклады читает. Прослыл среди вас сверхреволюционным и сверхпередовым человеком, и готовы вы в вашей дурацкой восторженности в ноги ему кланяться, а за что, а почему — никто не смей спрашивать! Ты говоришь, что Шинский — последнее слово революционной идеологии. Ты не думай, и я был на докладе, когда он зажег всех вас, телят, утверждением, что никакого права нет и не должно быть, а есть революционная целесообразность, и она, мол, должна быть высшим законом. Это как же получается? Выбрали председателя сельсовета, а закона для него нет. Сто тысяч председателей и сто тысяч революционных целесообразностей, так хочет строить Шинский государство? Да тогда ведь народу никакой жизни не будет от этой самой целесообразности».

«Это ты зря», — сказал Юра. — «Революционная целесообразность — открытие Шинского. Войдет в историю права».

«Не знаю, в какую оно там историю войдет, но вижу, что нас в историю втягивает. Да и никакое это не открытие. Революционную целесообразность открыл не Шинский, а чекисты гражданской войны, которые расстреливали людей по наитию. Тем хоть какое-то оправдание есть — война была, законы созданы не были, а Шинскому и этого оправдания не будет. После его доклада подошел я к профессору Бородину. Смотрю, старик от возмущения головой дергает. Попытался я его увести, да куда там! Собрал он студентов вокруг себя и говорит им. Шинского вашего я процитировать не в силах, не помню его хлесткого трёпа, а вот слова Бородина запомнил на всю жизнь и советую вам вслушаться в них. Сказал он нам так: „Мои молодые друзья, это нечто чудовищное, чему вас учит этот безумный адвокат Шинский. Я всю жизнь занимаюсь философией права и сегодня увидел, что моя жизнь прошла даром. Вы аплодировали Шинскому, значит вам близок его апокалипсический бред бесправия, названного им целесообразностью. А знаете, чем закончил Бородин?“ — продолжал Леонид. — Он сказал: Мои молодые друзья, в тот момент, когда я услышал Шинского, которого не только не посадили в тюрьму, а даже не подвергли психическому исследованию, я понял что наступает страшное время, предсказанное Владимиром Соловьевым. И если не случится чуда, Соловьевым непредвиденного, то мир погрузится во тьму предыстории. Думайте над этим, бойтесь этого. Вот что сказал старик Бородин».

«Твой Бородин просто контра, и всё тут!» — угрюмо произнес Юра.

«Впрочем, Бородин напрасно всё это говорил. Ведь он был окружен телятами вроде тебя, у которых хвост трубой. Что могут они понимать?» — сказал Леонид.

«Трупоед ты, таким и останешься на всю жизнь!» — злился Юра. — «Неужели ты не понимаешь, что Бородин — это мир старый, а Шинский — мир новый, который мы строим. Я бы этого Бородина…»

«Не волнуйся, уже сделано. Сегодня утром его арестовали», — сообщил Леонид очень мрачно.

Марк знал этого маленького человечка в больших старинных очках с клинышком седой бородки. Тот самый, который когда-то призвал его дерзать.