Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«По принципам революционной целесообразности, проповедуемым Шинским, арестовали», — пояснил Леонид. — «Чтобы не мутил умов и не мешал телятам оставаться телятами».

В это время догорел Лев Бертский. Года через три по приезде Марка в Москву Бертский пришел в студенческое общежитие. Некоторое время он навещал Марка, а потом исчез, и Марк узнал о нем только через четыре месяца: в тверской больнице. Марк поехал в Тверь. Теперь это был совсем другой Бертский — страшный и непонятный недуг завладел им, называли этот недуг детским параличем, и лечить не могли. Худой до прозрачности, потерявший способность двигать ногами и руками, с трудом владеющий речью, Бертский в своем сознании отгораживался от болезни острой заинтересованностью во всем том, что происходит в мире. Он и в Тверь-то попал главное потому, что был тогда там знаменитейший хирург, который экспериментировал с болезнями, подобными его, и Бертский был не столько пациентом, сколько соучастником смелых опытов. Сам себя он морской свинкой называл. После нескольких операций, которые приблизили хирурга к пониманию болезни, а ему, дав неимоверные страдания, не вернули здоровья, а лишь отчасти восстановили речь, Бертский продолжал оставаться сильным в воле и смелым в уме. Больничная койка не оторвала его от партийной жизни, но болезнь умудрила, и он борьбу внутри партии определял, как трагическое недоразумение. Это он удержал Марка от того, чтоб на одной или другой стороне ринуться в бой против своих же, раскрыл перед ним мудрость терпимости, без которой ничто в жизни создано не будет. Потом он умер, Марк был на его похоронах, и так был жалостью подавлен, что на многих страницах письмо матери написал о нем, о Бертском. Тетка Вера не всё поняла, но горевала вместе с сыном, в церкви сорокоуст отслужила, в поминальную книжечку раба Божьего Льва внесла.

Вскоре политическая свара между троцкистами и сталинцами достигла кульминационного пункта. Страсти, вражда, ненависть с партийных верхов грязным потоком низвергались вниз. Юра с головой ушел в свои троцкистские дела. По университету ползли слухи: демонстрация будет. Леонид пытался удержать Юру. При всех их спорах, они все-таки были добрыми друзьями.

«Брось, Юра, эту затею!» — как-то сказал ему Леонид. — «До добра не доведет».

«Дорогой трупоед, ну что ты в этом понимаешь?» — упорствовал Юра. — «Студенчество пойдет заявить свою солидарность с Троцким, и это будет крепким ударом по зубам партийным аппаратчикам и Сталину».

Юра был умный парень. Но его беда — беда многих. Смертельно увлекался. Горел безрассудно. Бурлила кровь бунтаря-революционера. Жажда самопожертвования. Всё равно для чего — жажда, и всё тут. Может быть наследие отца. Тот погиб в тюрьме при царизме. Для Юры революция была его революцией. Победа ее, его победой. Поверил, что люди, подобные Сталину, губят революцию. Люди, подобные Троцкому, спасают ее. Пошел до конца с теми, которые спасали его, Юрину, революцию. Горел таким ярким огнем, каким никто другой не горел. Марк не был с ним. Внутрипартийную свару он не понимал. Или слишком хорошо понял. Понял и отверг. Видел в этой сваре узость, ограниченность. В Юре была нетерпимость и самоупоение борьбой. А в Марке не было. Это делало их совсем разными людьми. Марк любовался Юрой. Трудно было не любоваться. Но поверить в его правду не мог. Она рвалась из Юры обжигающими речами на собраниях. Статьями в троцкистском листке. Схватками в политических кружках. Рвалась из него, обжигала других. И сжигала его самого. Юра похудел, стал костлявым. Быстро покрывался потом. Подозревали в нем болезнь. Но заставить обратиться к врачам не могли. Он был охвачен страстью самосгорания.

Занятия шли полным ходом. Однажды, по коридорам и корпусам пронесся крик:

«Товарищи, все на демонстрацию!»

Море голов в университетском дворе.

«Марк, поверь, это провокация!» — возбужденно говорил Леонид. — «Всё задумано Шинским. Он троцкистам и сталинцам выдал одинаковые обещания. Посылал Юру к Троцкому. Но если он решит, что Сталин сильнее, он предаст Троцкого. И Юру. Или, наоборот, предаст Сталина. Но кого-то предаст, в этом не сомневайся».

«Что мы вдвоем можем сделать? Толпа возбуждена и пойдет демонстрировать. Может быть напрасны твои страхи и всё пройдет спокойно. Походят, покричат и вернутся».

Марк надеялся, что всё это так и будет.

«Раз тут Шинский — не верю! Обязательно произойдет какое-нибудь подлое предательство, вот увидишь!» — настаивал Леонид.

Трамвайное движение остановилось. Появились милиционеры. Толпы москвичей. Красные полотнища с лозунгами. С троцкистскими. С цекистскими. Демонстранты разделились на два лагеря. Но вражда еще не прорывалась.

По пути следования демонстрации, по правой стороне улицы, небольшая гостиница. На балконе группа людей. Впереди, у самых перил, Троцкий. Ветер развевает седые курчавые волосы. Троцкий в том состоянии нервного подъема, когда его речь способна потрясти слушателей.

В полусотне метров от гостиницы котел для варки асфальта. Такие котлы обыкновенно стоят открытыми. Этот же накрыт досками. Приготовлен служить трибуной. Подошли первые ряды демонстрантов. Шинский поднялся на котел. Остановились. Тут стало ясно, с кем он. И против кого. Леонид прав: предательство. Указывая на Троцкого, стоящего на виду многих тысяч людей, Шинский прокричал. Голос у него сильный и звонкий:

«Товарищи студенты! Перед вами Иуда Троцкий, продавший за тридцать сребреников завоевания революции. Он хочет обратиться с речью.

Что может он сказать? Ведь он не расскажет, как предавал и предает наш народ, лижет пятки врагам нашего великого советского отечества… Товарищи студенты! Крепите ряды вокруг ленинского центрального комитета партии и товарища Сталина! Громите троцкистскую нечисть, гоните ее прочь, уничтожайте этих предателей!»

Крики троцкистов. Восторженное ура сталинцев. На балконе растерялись. Заволновался Троцкий. Кричать не имело смысла — далеко. Уйти — похоже на бегство. В толпе драка. Клубок человеческих тел катился к гостинице. Троцкий поднимал руки, призывал к тишине. Но его голос тонул в шуме драки. Марк видел Шинского. На лице торжество. Когда напряжение драки достигло наивысшего предела, он подал знак. В Троцкого полетели гнилые яблоки и какая-то другая гадость. Его увлекли с балкона. Он уходил под торжествующий рев сталинцев.

Сценарий Шинского был разыгран до конца. Но последний акт, акт возмездия, хотел дописать Юра. Марк увидел его, когда он продирался сквозь толпу к Шинскому. Был страшно бледен. Из угла разбитого рта сочилась кровь. Рубинами падала на рубашку. Пот и кровь на лице Юры. Он добрался до Шинского. Молча схватил его за горло. Но Юра был слаб. Истощен дракой. А Шинский откормлен, в расцвете сил. Вырвался. Ударил Юру портфелем. Потом, не удовлетворившись, сорвал с помоста доску. Обрушил на Юрину голову. Марк бросился на помощь Юре, но его оттеснили. Теперь драка шла у асфальтового котла.