Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Вот вы, товарищ Баенко, в партии с девятьсот пятого года», — сказал Марк. — «По тюрьмам сидели. Всё это для того, чтобы трудовой люд поднять к человеческой жизни. Стали вы большим человеком — председатель крайисполкома. Но когда вы видите, что трудовой люд гнут в дугу такие сволочи, как Южный, так неужели вы думаете, что надо молчать? И зачем молчать? Разве коммунисту обязательно нужно закрывать глаза? Перестать бороться?»

«Правильно, всё правильно, да только времена другие. Против царизма можно было бороться, а теперь против кого же бороться, когда у власти мы сами?»

«Бороться против непорядков. Чем Южный лучше какого-нибудь жандарма?» — сказал Марк.

Неожиданно Баенко развеселился. Такие переходы у него были частыми. Он почти крикнул:

«Чудак ты, Марк! Да Южный двадцати жандармов стоит! С жандармом можно было поговорить, а поговори-ка с Южным. Ты пробовал и знаешь».

Бойко бежали лошади. Начинало светать. Крепко морозило. Снег из-под копыт сухими брызгами разлетался в стороны. Вдруг лошади остановились. Навстречу люди. Шли попарно, несли на плечах пилы, за поясами топоры. Баенко, откинув воротник шубы, смотрел на процессию.

«С какой командировки?» — спросил он.

Вопрос мог быть обращен к заключенным, так как те распределялись по командировкам. Баенко и был уверен, что это заключенные — позади шли два вооруженных конвоира. Люди остановились. Какой-то человек приблизился к саням. Сказал с откровенной насмешкой:

«А мы, дорогой товарищ, не заключенные, а свободные колхозники из колхоза имени нашей дорогой октябрьской революции».

Подошли конвоиры.

«Почему вы ведете колхозников под винтовками?», — спросил у них Баенко. Он опять закипал.

Один часовой выдвинулся вперед и высоким фальцетом сказал:

«Да их, чертей, пусти без охраны, так они моментально разбегутся. И ведь какой подлый народ! Убежит, и старается не домой попасть, а где-нибудь в другом месте отсидеться. Кто вы такой?» — спохватился охранник, сообразив, что он разговаривает с неизвестным человеком.

Баенко всхрапнул от ярости, но вместо того, чтобы обрушиться на охранника, сердито ткнул кулаком в спину кучера и приказал ехать.

Рассвело. Сделав крутой поворот, дорога привела к группе низких строений. Лагерь для колхозников, присланных на лесные заготовки. Сугробы намело почти до самых крыш — бараки-то жалкие, низкорослые. Навстречу вышел поджарый парень, затянутый в новенькую форму ОГПУ. Прыщавое лицо строго хмурилось. Узнав Баенко, расплылся в улыбке. Вошли в тот барак, что выглядел получше, поновее. Стояли кровати с простынями и одеялами. Чисто и тепло. Застали тут охранников. Некоторые, было видно, недавно сменились с постов: укладывались спать. Играл патефон. Из-за перегородки неслись запахи поджариваемого мяса, там была кухня.

«Здесь находится охрана лагеря», — докладывал прыщавый.

«Покажите мне, где живут колхозники», — зло приказал Баенко.

В помещениях лесорубов было дымно, холодно, грязно. Вдоль стен нары в три этажа. Старший охранник говорил без остановки:

«Позвольте доложить, товарищ уполномоченный товарища Сталина. Всего в лагере находится четыреста тридцать два человека из пяти колхозов. И несмотря на это, охрана состоит всего из двенадцати человек. Очень трудно охранять с таким небольшим количеством людей, но мы приняли социалистическое обязательство. Чтобы улучшить нашу работу, я просил прислать сюда несколько мотков колючей проволоки, и мы обнесем ею лагерь. Тогда будет меньше побегов».

«Но ведь это не арестованные!» — цедил сквозь зубы Баенко.

«Совершенно верно, товарищ уполномоченный товарища Сталина. В приказе товарища Доринаса говорится, что мы должны с товарищами колхозниками обращаться вежливо, задача состоит только в том, чтобы не допускать их побегов с лесных заготовок. Строительство социализма требует…»

«Меня не интересует, чего требует строительство социализма», — побледнел Баенко. — «Вы должны показать лагерь, это всё!»

Перешли в помещение, заполненное тяжелым, гнилым запахом. Старший охранник трещал:

«А это, видите ли, товарищ уполномоченный товарища Сталина, мы здесь лазаретик устроили. То есть, не лазарет, так как лечить некому, а изолятор. Выделяем больных. Здесь семь человек, я их освободил от работы. Этот вот совсем плох, и вполне может умереть, этот ранен сегодня ночью, хотел убежать из лагеря. Вот эти двое обморозили ноги».

Охранник наклонился к уху Баенко и зашептал:

«Подозреваю, что обморозились нарочно, чтобы уклониться от работы. Веду дознание».

Баенко опять громко всхрапнул, отодвинулся.

«Остальные больны чем-то непонятным», — продолжал докладывать охранник, похожий на поджарую лягавую. — «Но видно, что больны, иначе я их, конечно, от работы не освободил бы. Как кандидат в члены партии, я понимаю, что лес нужен стране».

Марка пугало лицо Баенко — потное, бледное, готовое вот-вот рвануться криком. Баенко нагнулся над одним больным, приподнял его за плечи.

«Бери!» — хрипло приказал он охраннику.

«Но, товарищ уполномоченный товарища…»

«Бери, мать твою…»

Баенко вдруг изверг такой густой поток матросской брани, что охранник отпрянул назад, побледнел. Больных несли к помещению охраны. Здесь Баенко направился в тот угол, в котором стояла отдельная кровать, покрытая добротным одеялом. Старший хотел было сказать, что это его кровать, но Баенко так на него взглянул, что он не посмел. Спящие охранники были подняты с кроватей и под предводительством Марка и кучера перенесли остальных больных. Баенко, смотря в глаза начальника охраны, яростно хрипел:

«Сукин ты сын, а не кандидат партии. Люди гниют у тебя на глазах, а ты патефончиком балуешься! Чтобы сейчас же ехал к своему… начальству и вез сюда врача. Подавай сюда партбилет, я еще с тобой на обратном пути поговорю».

Охранник раболепно топтался у саней, когда они покидали лагерь. Заискивал, лебезил:

«Прошу верить, кипяточку больным устроим. И для лагеря кипяточек будет. Врача, как вы приказали, я немедленно организую, но только, товарищ уполномоченный товарища Сталина, прошу учесть, что я не виноват. Все приказы исходят от начальства, а я всегда готов исполнять партийные директивы и принял на себя социалистическое обязательство».

Поехали. В портфеле Марка лежала кандидатская карточка прыщавого. В соседстве с ней десяток других партийных билетов, отобранных Баенко по праву, данному ему из Москвы.

«Видел?» — спросил Баенко, повернувшись к Марку и откинув воротник.

Марк молчал. Сказать ему было нечего. Что из того, что он накричал на прыщавого, не в нем ведь дело. А вот потребовать от Доринаса убрать охрану от колхозников — этого Баенко не посмеет сделать. «Молодец среди овец», — зло думал он. С переднего сиденья саней вдруг раздался хохот.