Клаус Кеннет - 2 миллиона километров до любви

Часто во время различных встреч эти «правильные» организаторы невероятно много суетились и проявляли мелочность. Однажды во время конференции я должен был навестить моих добрых друзей цыган: у меня завязалась дружба с одним семейством — Мадуном, Ниной и их детьми. Они меня принимали, как родного сына! Да и почти все обитатели табора знали меня лично — я не раз играл на гитаре и пел в их кибитках. И что же? Блюстители правил даже не подпустили меня к тому сектору кампуса, где жили цыгане, под странным предлогом — мол, я сам не цыган. И это при том, что днем ранее мы вместе с одним из организаторов конференции ходили к обитателям того сектора. Еще одной неприятной особенностью католических ре-коллекций казалась мне всеобщая тяга к хоровому пению. Хормейстер заставлял нас бесконечно репетировать. А во время выступления он сам солировал и пел в микрофон так громко, что хора было практически не слышно. Кроме того, начиная свое «соло», он не трудился хоть как-то предупреждать, какую песню мы будем сейчас петь. Это озадачивало и музыкантов, которые не могли вовремя вступить, и пауза затягивалась. Раз десять хористы просили его хоть как-то кооперироваться с оркестром, однако по непонятной для меня причине он так и остался глух к этим просьбам. Если мне удавалось улучить несколько мгновений, чтобы побыть одному, «шпионы-католики» тут же возникали рядом и куда-то меня зазывали, а иногда почти насильно волокли на какую-нибудь встречу. Во всем этом было больше доминирования, чем служения, больше глупости, чем любви. К счастью, я находил убежище у Бога.

— Господи, что все это значит? — спрашивал я. — Знаю, что Твой Дух Святой использует любую ситуацию, чтобы чему-то меня научить. Иисус, эти католики разрушают, вытаптывают, выкорчевывают все то, что произрастает благодаря действию Духа. Стоит ли мне здесь оставаться? Так я молился, а потом вспомнил — не говорила ли мне мать Тереза: «Без труда не вынешь рыбку из пруда»? Эти слова помогли мне пережить недовольство и отторжение. И все же я продолжал жаловаться Иисусу:

— Господи, разве Ты не видишь, как эти люди лишают нас веры и разрушают изнутри? Прикрываясь Твоим именем, они дискредитируют Тебя и отвращают от христианства.

Сердце мое разрывалось от боли, поэтому Бог сразу ответил мне:

— Да, Я это вижу.

— Тогда отправь их в ад, ведь они уничтожают все живое!

Надо от них как-то избавиться. В них причина наших страданий, все эти правила душат на корню любовь между людьми!

— Клаус, ты действительно хочешь, чтобы они оказались в аду?

— Да.

— Они и вправду причиняют Мне боль. Более того, именно они убили Меня. И все же Я их люблю.

Возразить на это было нечего. Слова Иисуса заставили меня замолчать. По спине побежали мурашки, по щекам потекли слезы. Я вдруг понял, как был жесток. Вместо того чтобы в ответ на обиду простить и продолжать любить, я мечтал уничтожить обидчика. Так мне был преподан еще один важнейший урок в жизни. Мне стало очевидно, что впереди еще долгий, очень долгий путь…

Я жаждал служения, и жажда нашла выход — я часто выступал на конференциях, концертах, больших церковных собраниях. Правда, это очень утомляло. Я сталкивался с духовными трудностями, с бытовыми проблемами, с физической немощью. Особенно тяжело мне давалось участие в дискуссиях, которые нередко разгорались после моих лекций. Люди часами задавали вопросы, и я покидал аудиторию совершенно обессиленным. Я чувствовал себя так, как будто из меня выкачали несколько литров крови.

При этом не успевал я разобраться с одним грехом, как появлялся другой. Если удавалось победить жадность, начинали терзать тщеславие и самолюбие. Проявляя милосердие и благородство, я тут же сталкивался с гордыней. Если получалось хоть как-то справиться с гневом и раздражением, тут же во мне просыпался учитель всех и вся. Только овладею до какой-то степени наукой «правильной» молитвы, как начинаю тыкать в глаза другим, что они менее продвинулись в этом «высоком искусстве»…

Да, для того чтобы жить не головой, а сердцем, нужно большое мужество.

У меня в то время был друг, ирландец по происхождению. Он девять лет изучал богословие в Швейцарии, а потом бросил. Я его спросил, почему он так поступил.

— Я увидел, — ответил он, — что простодушные студенты, будущие священники, получают фундаментальные знания, изучают умные книги, но совершенно ничего не понимают в человеческих душах. Мне стало страшно за то, что они сделают с людьми. Я не доверил бы таким «пастырям» заботу даже о своей кошке!

Чрезмерный интеллектуализм — подход, предполагающий, что ты все время думаешь об одном лишь Писании, — приводил к тому, что богословие становилось пустым упражнением ума, то есть ересью. Как верно заметил мой приятель-ирландец, его соученики были как дети, но не в хорошем, а в плохом смысле. Да, Господь сказал: «будьте как дети, и войдете в Мое Царствие». Но Он не имел в виду наивной глупости, а скорее говорил об удивительном детском умении доверяться взрослым.

Формальное благочестие некоторых верующих выводило меня из себя. Я решил, что, чем проводить время с ними, буду лучше общаться с преступниками, и стал посещать тюрьмы, рассказывая заключенным о своем опыте. Мне хотелось подарить им надежду. Несколько раз я беседовал с убийцами. Некоторым из них даже разрешали приходить на мои лекции — конечно, под конвоем. Я и сам в юности бывал в тюрьме, поэтому мне было легко найти с ними общий язык. Однажды я сказал, обращаясь к группе заключенных: «Нет никаких гарантий, что я в какой-то момент не стану вашим сокамерником». Таким образом я стремился дать им понять, что даже человек, чья жизнь со стороны кажется вполне благопристойной, может сорваться и всерьез согрешить. Так змея, даже не кусая человека, продолжает нести в себе яд, который может излиться вовне при любом удобном случае. Странным образом моя шутка о вероятном попадании за решетку чуть не воплотилась в жизнь. Швейцарская полиция уличила меня в использовании французских номеров на зарегистрированной в Швейцарии машине, и за это меня отдали под суд. Полицейские считали, что это серьезное правонарушение, достойное реального срока заключения. К счастью, судья не разделял их мнения, и я отделался штрафом.

На том жизненном этапе я много путешествовал: без колебаний готов был проехать тысячи километров, чтобы пообщаться с людьми. Я был убежден, что даже если таким образом приносил луч надежды, даруемой Христом, всего одному человеку — все равно это стоило того. В моем доме в Швейцарии меня посещали тысячи интересующихся. Постоянно звонил телефон: обсуждение духовных вопросов длилось часами.

Иногда меня приглашали в Восточную Германию, все еще находившуюся под властью коммунистического режима. В основном я гостил у протестантских пасторов, и они не раз предупреждали, что надо соблюдать осторожность. Осведомители тайной полиции Штази были повсюду. Я игнорировал советы, а потому в определенный момент попал в черный список и не мог больше въезжать в ГДР. Мне было жаль людей, которым навязывали коммунистическую идеологию, хотя некогда она меня привлекала. Но сейчас мне ясно, что это обман: люди верят в рай на земле, в то время как создать его невозможно, — при этом они не имеют возможности думать о рае небесном, открыто трудиться ради него и стремиться к нему.