Сергей Шахрай - Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Кстати, механизм для «оптимизации» числа субъектов тоже был изначально заложен в Конституции. Принцип простой: если субъекты (неважно сколько — два, три, четыре) хотят объединяться, то они проводят референдумы на своих территориях, а по результатам принимается федеральный конституционный закон и делается соответствующее уточнение в 65-й статье Конституции, где имеется перечень субъектов.

Первый опыт укрупнения субъектов Российской Федерации мы опробовали с тогдашним губернатором Пермской области Юрием Петровичем Трутневым, объединив его область с Коми-Пермяцким автономным округом. Потом был Красноярский край и Таймырский и Эвенкийский автономные округа, потом Иркутская область и Усть-Ордынский Бурятский автономный округ. Так их и стало 83. Сейчас Республика Крым и город федерального значения Севастополь вернулись, поэтому субъектов в России уже 85.

Кстати, я своим студентам часто задаю вопрос на засыпку: если продолжать линию на объединение субъектов, то какое минимальное число их должно остаться, чтобы не пришлось отменять Конституцию? Кто-то говорит: да хоть все можно в единое целое объединить. Другие, кто поумнее, вспоминают: ой, так страна-то федеративная, значит, меньше двух субъектов нельзя. Но я им предлагаю еще подумать.

И вот находятся светлые головы, которые обнаруживают в Конституции статью номер 5, где перечислены разные типы субъектов федерации. Причем пять из них записаны во множественном числе, а шестой — в единственном: «Российская Федерация состоит из республик, краев, областей, городов федерального значения, автономной области, автономных округов — равноправных субъектов Российской Федерации». Тогда самый отличник из отличников находит верный ответ: минимальное число субъектов должно быть одиннадцать. Республики, края, области, автономные округа и города федерального значения — не меньше двух, а автономная область — как была, так и есть одна. В итоге и получается — 11.

При этом нужно помнить о главном правиле федеративного государства: каждый субъект должен быть связан и с центром, и с другими соседями. Все должны нуждаться друг в друге. Только в этом случае есть смысл совместного проживания, интеграции, совместной деятельности. Как только у кого-то всего будет вдоволь, не будет нужды в соседях, то в ситуации кризиса этот субъект сбежит себе в даль светлую и головы не повернет, не оглянется и не попрощается.

Вот потому-то не нравятся мне идеи бесконечного укрупнения субъектов федерации в стиле рекомендаций американских политологов. Вместо субъектов получатся феодальные княжества с самодостаточной экономикой. Была бы у Москвы такая возможность, она бы уже ушла, легко.

А в заключение этой большой темы — еще немного об очень серьезном.

В современных условиях любому государству приходится очень трудно. Снаружи давит глобализация, изнутри — стремление людей и регионов пожить своей жизнью, отдельно от всех этих борений и метаний. Особенно такое окукливание происходит в кризисных ситуациях, как коронавирусная пандемия, которая не только перекрывала внешние границы, но и разрывала связи между городами, между людьми.

Очевидно, что перед лицом глобальных вызовов роль государства должна усиливаться. Но, на мой взгляд, рост централизации, контроля, тенденции к закрытости и отказу от сотрудничества на международной арене делают любое государство не сильным, а хрупким. А нам нужна гибкость, которую дает федерализм. Государство должно научиться использовать «двойные» конкурентные преимущества: с одной стороны, от новых глобальных технологий, с другой — от уникального потенциала, который создает внутреннее разнообразие регионов, идей, людей.

Почему принятие государством федерализма как образа действий и как идеологии означает его усиление?

Да потому, что именно федерализм дает государству множество эффективных инструментов управления, образно говоря, позволяет сочетать «силу льва» и «мудрость лисы» в своей политике. Федерализм как мировоззрение требует плюрализма, свободы и демократии, множественности партий, многообразия культур и регионов, то есть неоднородной общественной материи. Поэтому, в отличие от унификации и централизации, вектор которых направлен в конечном итоге на сокращение разнообразия, федерализм (при правильном употреблении) дает любому государству заметно большую внутреннюю энергетику, потенциал саморазвития, а следовательно, конкурентные преимущества и шанс на исторический успех.

Сейчас я начну очень длинный разговор о том, каким образом моя биография оказалась связана с тем, что политологи любят называть чеченской проблемой.

Для меня Северный Кавказ и Чеченская Республика — это не абстрактные понятия, и уж тем более не «проблема». Северный Кавказ — это родина моих предков, моего отца, поэтому для меня это очень личная история.

Я уже не раз повторял, что горжусь происхождением из казаков. Но я не донской и не кубанский, а терский казак. Это особый класс казачества, который, собственно, и осваивал Северный Кавказ для Российского государства. Отец занимался историей нашего рода, нашел в свое время много интересного в архивах. Наш род насчитывает уже двенадцать поколений. Кстати, Екатерина именно терское казачество расселила по высокому берегу реки Терек так, чтобы между ингушами и осетинами стояли казачьи станицы. Учитывался и религиозный фактор. Мы гордимся тем, что именно казачество исстари на Северном Кавказе препятствовало конфликтам вроде тех, что случились уже в наше время в 1992 году. С одной стороны, казаки, конечно, были вооруженной силой. Но, с другой стороны, именно в казачьих станицах активно шла торговля, ярмарки. Опять же было немало, как нынче принято говорить, межнациональных браков.

И когда после революции Яков Свердлов и большевики ликвидировали казачество, именно терские казаки составили основную массу тех, кого уничтожили физически, — почти миллион человек. Казачьи станицы захирели или вовсе исчезли. А потом советская власть выгнала из аулов аварцев, чеченцев, ингушей, представителей других народов Северного Кавказа. Часть из них переселили на казачьи земли. В общем, всё перемешалось, был нарушен баланс.

Так что, когда в 1992 году Ельцин назначил меня главой временной администрации в зоне осетино-ингушского конфликта, я стал действовать по тем принципам, что сохранились в моей «родовой памяти», и просто восстановил традиционный терский принцип взаимоотношений в сложной этнической и военно-политической ситуации.

Но об этой истории расскажу чуть позже, а пока два сюжета: почему Чечня занимает такое место в российской политике и почему конфликт оказался таким затяжным.