Сергей Шахрай - Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Я это к чему? Да к тому, что до самого десятого класса у меня не было ни одной купленной вещи. Даже зимнее пальто она мне сшила сама: как сейчас помню, серое такое, в черную елочку из очень толстого материала. Как она его пробила на своем «Зингере»? До сих пор не понимаю.

Когда мама что-то для меня шила, то обязательно со мной советовалась. И так, с ее легкой руки, прослыл я в станице страшным модником. Да и на первом курсе в университете одевался я исключительно у личного модельера по имени Зоя Горбачёва в швейной мастерской под названием «Мама и Ко».

А еще маме удалось найти работу сельского библиотекаря. Сначала со мной бабушка дома сидела, а после ее смерти перед мамой встал вопрос: куда деть ребенка, если надо работать? Ответ: забрать его с собой в библиотеку. Что мама и делала. В итоге я вырос в прямом смысле слова между книжными полками. У меня тогда был специальный матрасик, который мама мне сшила. В одной из комнат библиотеки, под которую отдали большой частный дом, я на этом мамином матрасике и жил: спал, ел, играл. И, конечно, читал.

Сначала я перечитал все имеющиеся на полках сказки, потом всю фантастику, потом и более серьезную литературу. И то, что мама брала меня с собой на работу, а я с пеленок жил своей жизнью между книжными стеллажами, сыграло не последнюю роль в моем бессистемном образовании.

И еще. Я всю свою жизнь помнил и помню сейчас ни с чем не сравнимый запах книг, книжной пыли. И лучше его для меня на всем белом свете ничего не существует.

Во времена жизни в маминой библиотеке у меня была разработана своя система чтения. Книги я читал целыми собраниями сочинений, полками, по авторам — в алфавитном порядке. Причем иногда дочитывал начатое из чистого упорства: мне уже и не слишком интересно было кого-то читать, не все же одинаково нравится, но я должен был этого автора добить!

И если продолжать про книги, то есть у меня еще одна история. Когда я учился на втором курсе в университете, денег всегда не хватало, поэтому очень нужна была работа. Так случилось, что в Ростове-на-Дону только-только построили в микрорайоне Западный новый троллейбусный парк. Пригнали чешские троллейбусы, и на всех этих троллейбусах были шелковые такие веревки — толстые, витые, страшно прочные и на вид просто роскошные. За них водитель троллейбуса поднимал или опускал штанги. Так вот эти веревки местные ловкачи повадились срезать. Веревка-то просто шикарная, в хозяйстве всегда пригодится.

И тогда троллейбусный парк кинул клич в студенческом общежитии, мол, кто может — помогите, приходите сторожить. Я на этот отчаянный призыв тут же откликнулся и по ночам отправлялся сторожить эти троллейбусы и гонять злоумышленников, чтоб веревки не крали. Ночи были длинные, особенно осенью и зимой, а спать никак нельзя. Надо что-то делать. Вот я в студенческой библиотеке соседнего университета договорился, что буду брать у них книги. И пока сторожил свои троллейбусы, прочитал всего Оноре де Бальзака — 24 тома. Коричневые такие толстые книжки. Так вот ночами лежал на письменном столе в бытовке и читал Бальзака.

А если вернуться назад, к раннему детству, то я хорошо помню бабушку Сашу — маму моего отца. С которой мы сначала вместе жили, а потом она рано умерла — мне лет семь исполнилось. Когда я был еще под бабушкиным присмотром, у нас в станице не было электричества. Его провели только в 1962 году.

Конечно, мы не сидели при свете лучин, а жили, как все строители коммунизма, кого не коснулся ленинский план ГОЭЛРО, с керосиновыми лампами и керогазом. Керогаз — это плитка на газу, где разогревали еду. Ну а что такое керосиновая лампа — тоже понятно: емкость с керосином, фитиль, который вечно надо было подрезать, и стеклянная колба, защищавшая огонь.

Но зато было у нас радио. Такое, как в фильмах про войну часто показывают: толпа у столба, черная тарелка и голос Юрия Левитана: «От Советского информбюро: наши войска…»

Я на всю жизнь запомнил эту атмосферу, когда мы с бабушкой по вечерам слушали радиоспектакли. Электричества нет, горит только эта самая керосиновая лампа, полумрак, и комната, полная голосов… Тогда, кстати, прекрасно ставили все эти радиопьесы, особенно классику. А еще я любил детективы, Агату Кристи к примеру.

И вот сидим мы с бабушкой, слушаем. А она еще и вяжет, чтобы не терять зря время. Вяжет носки всей семье. Причем к тому времени бабушка стала подслеповата, и у нее не получалось, как надо, пяточку заводить… Когда вяжут носки шерстяные, самое сложное дело — завести пяточку, потому что она же изгибается, потом идет от голени в ступню. Бабушка решила проблему: научила меня это делать — пяточку заводить. Когда у нее вязанье доходило до пятки, она звала: «Внучок…» И я брал её спицы, делал пятку, а она дальше вязала свой носок. Вязала быстро, на автомате, не глядя. Вот картинка на всю жизнь в памяти осталась: вязать пятку носка и слушать радиоспектакль, в полутьме нашей избы, с любимой бабушкой…

Читать, кстати, тоже бабушка Саша меня научила. По Библии. Мне еще пяти лет не было. Как в те времена у нее Библия сохранилась, ума не приложу. После Библии моя первая книга была «Бобик в гостях у Барбоса» [63] Автор — Николай Носов. . Такие вот у меня были разносторонние интересы. Прямо с детства.

Всплывают порой эпизоды из детства, которые вроде не должен помнить. Годика два мне было, а то и меньше, совсем маленький был. Помнится, что я страшно любил яйца всмятку. Мама мешала мне яйца с хлебным мякишем и называла это «гоголь-моголь». Однажды, видимо в суматохе, мама недоглядела — среди кусочков хлеба оказался кусок скорлупы. Он мне попал в горло, да так, что я совсем не мог дышать. Конечно, длилось это недолго — кто-то по спине ударил или я сам как-то справился… Но вот это состояние асфиксии, когда дыхание остановилось, и я вдруг понял, что прямо сейчас умру, как фотография отпечаталось. И я до сих пор всю картину помню: где что лежало, где что стояло, чем пахло… Потом я маме много раз об этом рассказывал. Но она всегда спорила: «Да не мог ты это помнить. Тебе и двух лет не было, всего полтора годика. Рассказал кто-нибудь». А я вот точно знаю, что сам запомнил — и кухню эту, и дом, и все вокруг…

Кстати, дом у нас интересный был. Мы же жили на юге, а потому строили так: по углам вкапывались деревья, спиленные в лесу, а между ними — плетень из орешника. Потом в нем вырезались окна, ножовкой или топором, и с двух сторон залеплялись глиной с соломой. Это и у нас, и на Украине так делали — мазанка называется. И эту мазанку, которая у нас была кухней, я и запомнил. Так, благодаря случаю, я, задыхающийся от нехватки воздуха, сфотографировал в своем мозгу на всю оставшуюся жизнь кусок своего детства.