Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

В. А. Жданов, один из сотрудников музея, вспоминал о Татьяне Львовне Сухотиной как о директоре: «Ни в какой степени она не была администратором. У Татьяны Львовны не проявилось начальнического тона. Работа, главным образом собирательская, была напряженной. Мы увлекались поиском картин, подлинных писем Толстого, старинной мебели для выставочных зал. 〈…〉 Ни разу я не видел Татьяну Львовну небрежно одетую, растерянною, не помню ее озлобленной или хотя бы неудержно раздраженной. Она была очень сдержанна и замкнута, но расположена к людям и помогала им» [1248].

У Александры Львовны было свое понимание характера взаимоотношений начальника и подчиненных. Об этом с добродушной иронией Татьяна Львовна писала брату Сергею: «Саша-чудачка, она мне писала, что у нас в музее слишком по-семейному. Я этого добивалась с самого начала очень сознательно: чтобы у нас в музее и с музейным отделом, и с месткомом все было дружно, близко и открыто. Я всегда, когда могу, нарушаю официальность и перехожу на человеческие отношения. И Саша меня в этом упрекает. Очень мало она размышляет, а думает, что и другие действуют по инерции. Я по опыту всей жизни пришла к тому, что дело делается только из-за любви к делу и большие дела делаются маленькими людьми (маленькими не по их ценности, а по их скромности), и в нашем музее были люди, любящие свое дело» [1249].

Через несколько дней и уже в письме к сотруднику В. А. Жданову вновь вернулась к теме созидаемых ею отношений в музее: «В нашей музейной работе самое дорогое для меня была наша близость, интимность, отсутствие официальности. Это то, что я всегда стараюсь ввести во всякое общение с людьми» [1250].

В 1925 году у Татьяны Львовны появилась возможность совершить лекционное турне по Европе. В марте она отправилась туда вместе с дочерью. Вслед ей Н. Н. Гусев написал: «Александра Львовна изо всех сил старается на пользу музея и Ясной Поляны» [1251]. 29 мая Александра сообщает старшей сестре: «С юбилеем потихоньку двигаем. Думаю, что кое-что сделано будет. Самое важное то, что в РКИ, где прошел весь проект, во главу угла поставили 1-е полное собрание сочинений, относительно концентрации рукописей слабовато. Основное возражение, что в Толстовском музее нет ученых сил. 〈…〉 Много горя и нужды кругом. Игоря Владимировича [1252]выслали в Соловки, детей Коли [1253]отправили за границу, сам он здоров, но хворал. Сейчас еду в Ясную, там, говорят, засуха, все выгорает. 〈…〉 Приезжайте скорее. Все-таки думаю, что как иногда нам ни тяжело, но мы нужны кому-то и делаем дело. Я так и знала, что эмигранты произведут на тебя тяжелое впечатление. Это люди, из жизни выкинутые, никчемушные, только здесь и можно жить и работать» [1254].

У Т. Л. Сухотиной был свой взгляд на музейную деятельность младшей сестры, в том числе на начавшуюся подготовку к столетию со дня рождения отца, и 17 июня она с обеспокоенностью написала брату Сергею: «…поведение Саши в музее приводит большинство моих сотрудников в полное отчаяние. Я получила письма от четырех разных лиц, которые друг от друга скрывали свои письма ко мне, с мольбами об ускорении моего приезда, если я не хочу, чтобы все погибло. 〈…〉 Столетнее чествование, по их мнению, уже настолько скомпрометировано, что его поднять уже нельзя. 〈…〉 У Саши ужасно несчастная черта характера – это окружать себя людьми совершенно низкого разбора. 〈…〉 Саше обещала, уезжая, никогда с ней не ссориться. И я это сдержу – мне это не трудно, но не могу не осуждать ее поступков и не болеть за нее. Она на очень плохом пути. Все то, за что она берется, – она запутывает и не доводит до конца. Дело издания сочинений отца тоже, я боюсь, не увидит света. 〈…〉 Саша теперь вся в Ясной Поляне и в школе – и потому все дела издания ее теперь меньше интересуют. А это жаль. Это дело спешное и, по-моему, сейчас самое важное» [1255]. Татьяна Львовна заметила брату, что он может показать это письмо Александре. И все же любопытен ответ Сергея Львовича. Из сохранившегося письма следует, что письмо Татьяны его огорчило: он уловил в ее отношении к Саше «некоторое недоброжелательство, какую-то ревность» [1256].

Саша между тем ждала сестру: «Приезжала бы ты скорее домой, вместо того чтобы еще там, на чужой стороне, создавать себе жизнь нисколько не легче, чем здесь. Здесь хоть дело полезное делается, а там как-то не представляю себе смысла существования» [1257].

Сестры поддерживали переписку, согласно откликались на беды в большой толстовской семье. В 1925 году у их племянницы Сони, после развода с Сергеем Сухотиным вышедшей замуж за поэта Сергея Есенина, случилась большая беда: в декабре Есенин покончил с собой. Тетки откликнулись. 30 декабря сорокаоднолетняя Александра Львовна написала из Ясной Поляны племяннице, днем ранее уехавшей в Ленинград за телом мужа:

«Соня, родная моя!

Я знаю о том, что случилось, по радио. Девочка моя, близкая, дорогая. Хочется написать тебе, что, не зная никаких подробностей, я знаю, чувствую, что ты страдаешь ужасно, и прошу тебя как человек, знающий жизнь больше тебя, как только сможешь… сейчас же приезжай сюда, где вся атмосфера среди природы, тишины, с ее спокойным, рабочим настроением, не связанная с прошлым твоей жизни, – будет для тебя целебной. Ты сможешь здесь целый день быть одна с природой, книгами или с своей старой теткой, которая тебя любит и сумеет, насколько возможно, обставить твою жизнь так, чтобы тебе окружающее не было в тягость… Приезжай, родная! Твоя тетка» [1258].

Через полгода Татьяна Львовна писала племяннице, возвращаясь к трагическому событию:

«Соня, не думай, милая, что я о тебе не думала, когда слышала всю печальную историю с Есениным. Ты знаешь, как я равнодушна к стихам, особенно к современным. Но то, что его душа была так больна, что могла только жить, заливаясь вином, а потом потеряла уже всякую возможность продолжать жить, и что тебе пришлось жить рядом с этой больной душой и страдать за нее и вместе с ней, – к этому я не могу быть равнодушной. И я много о тебе думала и болела за тебя душой. Трудная выпала тебе доля» [1259].

С. А. Толстая-Есенина и С. А. Есенин. 1925

Тетка была права, много лет спустя, в 1948 году, Софья Толстая-Есенина вышла замуж еще раз, но счастья в личной жизни так и не обрела.

Подготовка юбилейных мероприятий и торжеств в честь столетия со дня рождения Л. Н. Толстого и их проведение имели богатую предысторию. «Не только опасность превратиться в обыкновенные советские учреждения, но и опасность разгрома постоянно висела над толстовскими учреждениями» – именно так Александра Львовна охарактеризовала сложившуюся обстановку вокруг Ясной Поляны и Толстовского музея в Москве. Правда, Ясная Поляна находилась в худшем положении: она оказалась «под постоянным наблюдением нескольких десятков местных коммунистов» [1260]. В этой ситуации еще в 1926 году идея празднования столетнего юбилея Л. Н. Толстого зародилась в качестве защиты толстовских музеев.