Надежда Михновец - Три дочери Льва Толстого [litres]

И все же Татьяна Львовна решила остаться в Европе еще на полгода: она, как ей представлялось, несла ответственность за дело отца. «Мне кажется, что я здесь нужнее, чем в России, – там вас так много работает в толстовском деле, а тут я одна, – писала она Николаю Гусеву 12 января 1926 года. – Мне очень много удалось сделать, чтобы поднять интерес к Толстому, которого стали очень основательно забывать в Европе. 〈…〉 Мне кажется, что я только что стала укреплять здесь свое доброе имя и доверие к себе, – это было не очень легко: к детям Толстого относились недоверчиво [1308], – и жаль это нарушать. На этой неделе читала по-французски, по-русски и по-английски. Двадцать третьего еду опять в Лондон. А в марте, вероятно, буду в Италии» [1309]. Ее «усиленно» звали в Америку [1310].

Обложка книги Л. Л. Толстого. 1924

В Париже настороженное отношение к детям Толстого вызвал, по всей вероятности, Лев Львович Толстой, выступивший в апреле – июле 1922 года с несколькими публикациями, а в 1923 году он опубликовал в Праге книгу «Правда о моем отце» [1311], которая потом была несколько раз переиздана. В ней Лев-сын говорит о «великом подвиге этой редкой женщины» – Софьи Андреевны Толстой [1312]. Звучал и голос Александры Толстой [1313]. Татьяна Львовна отстаивала другую, нежели брат и сестра, позицию, стремясь соблюсти объективность и эмоциональное равновесие в рассказе о драме толстовской семьи. Разлад между детьми Толстого не был преодолен, и современники понимали это.

Было и такое мнение о деятельности детей Толстого в Европе: они всего лишь зарабатывают себе на жизнь и, ничем не гнушаясь, используют в своих статьях и лекциях историю гениального отца. Максим Горький, живший тогда в Италии, с неприязнью отреагировал на известия о лекциях старшей дочери писателя: «Татьяна Толстая разъезжает по Европе, читая для развлечения всеядной публики доклад „Семейная драма моего отца“. Сие бесстыдство вызывает утешительную мысль, что некоторые родители и после смерти своей полезны детям» [1314]. Подобный упрек в какой-то степени можно было бы отнести к Льву Львовичу, но история об этом сыне Толстого особая и непростая. Однако вряд ли справедливо столь безапелляционно, как это сделал М. Горький, свести лекционную деятельность Татьяны Львовны к корыстной цели. Дочь Толстого была и оставалась благородным человеком, продолжавшим служить своему отцу.

Две Татьяны, мать и дочь, с самого начала испытывали материальные затруднения. Гусев настойчиво звал их в Москву, а старшая Татьяна отвечала ему: «Эх, дорогой Николай Николаевич, кабы Вы знали, как я здесь мало развлекаюсь и как мне хочется домой к своему делу. Но ехать нам не на что. У меня 3500 фр〈анков〉 долга, и на днях надо еще платить за квартиру, и еще другие долги! Мы с Таней работаем, как лошади, скучную, никому не нужную работу…» [1315]

Месяцем ранее Татьяна-младшая писала Владимиру Жданову: «У нас сейчас мрачно. На меня напала такая тоска по Москве, вроде как в первые дни. А ехать мы сейчас не можем – сидим без копейки денег. Мама зарабатывает портретами, а я служу». Молоденькая Таня вместе с двоюродной сестрой Сашей устроились в ателье [1316], где они изготовляли искусственные цветы, а Татьяна Львовна, помогая им, раскрашивала коробочки. «Так мне надоело тут жить! – восклицала Татьяна-дочь. – Ведь вся жизнь сейчас уходит на эти мои цветы. Кончаю я в 6 вечера и так устаю, что только и мечтаю лечь. Правда, для этого не стоит жить тут… Мама бодра, но и ей надоело. И мы с большой любовью говорим об улице Кропоткина» [1317]. И позднее она же вспоминала: «В Париже мы жили на деньги, заработанные мной и мамá, которые она получала за свои лекции и статьи. Бывало, этих денег едва хватало к концу месяца. Никогда не забуду, как нам много помогали французские друзья. В свободное от лекций и статей время мамá занималась хозяйством, вязала шали» [1318].

Еще Татьяна Львовна делала кукол, наряжая их в национальные русские костюмы. Дело в том, что с молодости она собирала старинные русские национальные платья и в Европе не отказалась от своего увлечения (теперь уже в кукольном формате): в Париже – надеясь заработать деньги, а в Италии (после замужества дочери) – получая удовольствие.

Довольно долго Татьяна Львовна полагала, что вернется, однако потом приняла решение остаться, в декабре 1926 года она была освобождена от музейной службы по личной просьбе. С ноября хранителем дома Л. Н. Толстого в Хамовниках был назначен профессор М. А. Цявловский, а заведующей Объединением мемориальных музеев при сохранении должности заведующей музеем «Ясная Поляна» – А. Л. Толстая.

Дороги сестер разошлись, больше они не увиделись.

С годами двум Татьянам Сухотиным, поселившимся в Париже, не удалось изменить ситуацию безденежья. Правда, у Татьяны-младшей мелькала мысль, что все могло сложиться и по-другому, разрешись иначе история с завещанием деда: «Не надо забывать, что Толстой отказался от авторских прав. 〈…〉 Мама никогда не жаловалась, не сожалела, что принципиальность ее отца в отношении материальных благ мешала ее благосостоянию. Она полностью разделяла идеалы Толстого, и его воля была для нее священной, – утверждала Татьяна-младшая, описав затем любопытный случай 1927 года: – Только один раз я ее видела несколько озадаченной. В кино на Больших бульварах шел фильм „Анна Каренина“ с Гретой Гарбо [1319]. Моя мать, одна из моих двоюродных сестер и я, решив посмотреть фильм, поехали на метро, чтобы попасть в кино. Мы подошли к кассе, но цена превысила сумму денег, которыми мы располагали. С грустью мы отправились домой. И мама, нежно и печально улыбаясь, проговорила: „Я спрашиваю себя, что сказал бы папá, если бы видел все это. И как я подметаю пол и хожу на рынок и не знаю, хватит ли денег заплатить за квартиру…“ Но тут же мама заметила: „Он был вправе делать то, что он делал“» [1320].

Эмигранты пытались обустроиться в новой жизни и обращались друг к другу за помощью. Поэтесса Марина Цветаева написала Сухотиной 27 мая 1928 года:

«Дорогая Татьяна Львовна!

Мне очень стыдно, что мое первое письмо к Вам – просьба, а именно: не помогли бы Вы мне распространить билеты на мой вечер стихов – 17 июня. Цена билета minimum 25 фр〈анков〉, больше – лучше. Посылаю 5. Шестой – приложение Вам и дочке.

Очень хочу побывать у Вас, боюсь помешать. Кроме того, хотелось бы видеть Вас не на людях, а более или менее одну. Возможно ли это? Если да – черкните словечко, приеду, очень хочу.

Целую Вас. Еще раз – простите за просьбу.

М. Цветаева » [1321].

Париж. Монпарнасский вокзал. Ок. 1920. Открытка