Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Я был знаком с семью президентами и понял одну вещь: президент обычно получает около 70 процентов информации, необходимой ему для принятия решения. В остальных 30 процентах он должен опираться на собственный опыт и мудрость, что требует необычайной уверенности в себе. Я думаю, Клинтон всегда верил в собственное умение решать проблемы, собственно, именно это и помогло ему попасть в Овальный кабинет. Однако в начале президентской карьеры его волновало, что он чего-то не знает, у него не было большого опыта во внешней политике, поэтому он меньше доверял своим инстинктам. Именно поэтому он всегда просил много информации, иногда даже чрезмерно.

– Господин президент, вы знаете, в чем ваша проблема?

У Клинтона был вспыльчивый характер, особенно когда он чувствовал себя неуверенно, поэтому он прорычал сквозь зубы:

– Нет, и в чем же моя проблема?

– Вы страдаете от синдрома самозванца.

– Что, черт возьми, вы имеете в виду под синдромом самозванца?

– Господин президент, вы так привыкли к фактам, что не доверяете своим инстинктам. Доверьтесь своему чутью, господин президент.

Он уставился на меня:

– В каком… году… была… битва… на Косовом поле?

– В 1389-м, господин президент.

Разговоры об авиаударах с целью остановить сербскую агрессию и об отмене эмбарго на поставки оружия мусульманам в Боснии встретили в Вашингтоне сильное сопротивление. И громче всех выступал Джон Маккейн, бывший летчик ВМС, попавший в плен во время вьетнамского конфликта. Сенатор Маккейн все время повторял, что ни один военный эксперт, из тех, с кем он беседовал, не гарантировал, что ударов с воздуха будет достаточно для разрешения конфликта, поэтому понадобится вводить сухопутные войска.

«Я не буду подвергать риску жизни молодых американцев, мужчин и женщин, без плана, который мог бы гарантированно привести к успеху, благотворно повлиять на ситуацию. А у нас его нет», – сказал он.

Это была последняя неделя апреля. На следующий день он припомнил самую страшную неудачу внешней политики Америки: «Я считаю, что все это мы уже проходили во Вьетнаме. Те же самые аргументы мы использовали, чтобы начать бомбардировку Северного Вьетнама. Вот так мы попали в сказку про бычка, смоляного бочка, к которому прилипли, и не могли потом отмыться много лет. Чтобы прийти в себя, нам понадобилось двадцать лет».

Внешнеполитическая команда Клинтона была готова к рассмотрению идеи о нанесении авиаударов, но вместе с тем они не хотели выкручивать руки европейцам, чтобы заручиться их поддержкой. Однако поездка госсекретаря Кристофера в Европу обернулась провалом. Я увидел Кристофера, когда он выступал перед комитетом по международным отношениям, только что вернувшись из поездки, где наш план был зарублен на корню. Европейские лидеры предпочли более легкий путь: по сути, они не могли предложить ничего, кроме разговоров. Клинтон получил сообщение от британского премьер-министра Джона Мейджора: «Снимать эмбарго слишком опасно». Европейцы не хотели рисковать безопасностью своих военнослужащих. ООН гарантировала сделать такие города, как Сараево и Сребреница, «убежищами» под защитой СООНО, при условии, что боснийская армия сложит оружие и сдаст города.

В тот день, когда Кристофер выступал в нашем комитете, я прочитал, что на встрече министров иностранных дел в Брюсселе утверждалось, что Соединенным Штатам не удалось привлечь Европу на свою сторону по причине отсутствия в Боснии американских войск. И никто в администрации не сказал и слова против. Я прервал госсекретаря во время его выступления: «Позвольте мне сказать прямо, господин секретарь. Вы должны быть дипломатичным, мне же быть дипломатичным не обязательно. Я даже не знаю, какими словами высказать свое презрение к европейской политике, согласно которой нас теперь просят участвовать в том, что, несомненно, узаконит победу сербов. …Вы столкнулись с позицией, которая является обескураживающей в своем безразличии, робости, самообмане и лицемерии. …После событий в Кувейте и Сомали они просят нас отправить несколько тысяч сухопутных войск, чтобы мы получили право говорить и чтобы помочь им реализовать их идею “убежища” для боснийцев. …Не будем стесняться в выражениях. Европейская политика основана на культурном и религиозном пренебрежении. И я думаю, что справедливо было бы утверждать, что ситуация разворачивалась бы совсем по-другому, если бы на месте сербов были мусульмане, если бы мы говорили о мусульманской, а не о сербской агрессии».

В тот же день Клинтон разочаровал меня, повторив высказывания администрации Буша: «Мы не можем действовать в одиночку. Мы не должны действовать в одиночку. …Мы хотим локализовать этот конфликт, чтобы он не распространился на другие страны, такие как Албания, Греция и Турция, потому что это может подорвать мир в Европе и остановить развитие демократии в этих странах. …Соединенные Штаты не могут войти на Балканы и ввязаться в гражданскую войну».

По мере того как обескураживающих новостей поступало все больше и больше, я все чаще вспоминал встречу с министром иностранных дел Боснии Харисом Силайджичем. Когда Силайджич приехал в Вашингтон всего через несколько недель после моей поездки на Балканы, я созвал группу сенаторов в зале заседаний комитета по международным отношениям. Я хотел, чтобы они услышали Силайджича за закрытыми дверями, выступающим без протокола. Я пригласил Теда Стивенса, Джона Маккейна, Джона Уорнера и других.

Мы все сели за стол, и я начал разговор о снятии эмбарго на вооружение. Европейские державы, я был почти уверен, нас поддержат. Когда Силайджич заговорил, вмешался сенатор Стивенс в своей известной резкой манере, без намека на сочувствие: «Послушайте, поймите, почему мы не хотим снимать эмбарго. Мы боимся, что это приведет к еще большему количеству смертей: мы же просто вложим оружие в руки людей». Я посмотрел на Силайджича, элегантного человека, такого вежливого и тихого. «Сенатор, – сказал он Теду Стивенсу, – пожалуйста, окажите мне честь позволить самому выбирать, как моя жена, и дети, и я умрем. Потому что мы умрем. По крайней мере, позвольте мне защитить себя и свою семью». Воцарилась мертвая тишина. Это был один из самых драматичных моментов в моей карьере в Сенате. Однако никто так и не был готов переходить к действиям.

Наконец-то я получил необходимую мне помощь по законопроекту «О насилии в отношении женщин», и дело было не только в том, что его поддерживали четырех новых сенатора-женщины, которые приняли присягу в начале 1993 года. Одним из главных сторонников законопроекта стал Оррин Хэтч, сенатор-республиканец от Юты.

С 1990 года Хэтч не пропустил ни одного слушания и проникся услышанным. Я попросил Викторию Нурс помочь сенатору Хэтчу провести слушания в его родном штате. «Истинная цена этого насилия по отношению ко всем жертвам, к их детям, к обществу в целом – неизмерима», – сказал сенатор Хэтч, открывая слушания в Солт-Лейк-Сити. Виктория позже сказала мне, что Хэтч на самом деле был тронут до слез, слушая, как некоторые из его избирателей рассказывают о перенесенных ими боли и унижениях. «Это имеет большое значение для нас в судебном комитете Сената, и я знаю, что сенатор Байден и я сделаем все, что в наших силах, чтобы принять закон, который поможет в таких ситуациях, – сказал сенатор Хэтч. – Ваши рассказы необычайно важны для нас, потому что заставляют нас выполнять нашу работу еще более тщательно, чем мы выполняли раньше, так как результаты нашей работы, которую мы выполняли раньше, выглядят довольно жалко. Нам нужно многое менять. Каждый из вас произвел на меня огромное впечатление».