Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Несмотря на доброе отношение и помощь коллег, я все еще не был уверен, что мне нравится в Сенате. Порой мне хотелось просто оказаться подальше от этого места. Я подыскивал дом в Вермонте, чтобы избавиться от мыслей об аварии и начать новую жизнь там, где нас с мальчиками никто не знает. Отношения с прессой, сотрудниками или коллегами в Вашингтоне меня совсем не интересовали. Каждый день я думал лишь о том, когда я смогу покинуть Капитолий и вернуться домой. Пока мои коллеги шли на обед в одну из нескольких столовых, я обедал за своим рабочим столом, чтобы позвонить домой и поговорить с мальчиками, Вэл или мамой.

Мой начальник секретариата Уэс Бартелмес считал, что и в прессе, и в Сенате я заработал репутацию неприветливого человека. А в Вашингтоне, объяснял мне Уэс, репутацию легко заработать, но когда отношение сформируется, уже трудно что-то изменить. Он сказал, что на обед мне стоит выбираться из своего кабинета хотя бы для того, чтобы просто показаться в одной из столовых. Столовых было три: эксклюзивная столовая только для сенаторов в Капитолии – там сенаторы могли свободно разговаривать между собой и там, как сказал мне Уэс, я мог получить много инсайдерской информации. Менее официальное место – столовая напротив по коридору – предназначалась также для сотрудников. Третья столовая – для сенаторов и сотрудников – была на первом этаже здания Дирксена. Ходили слухи, что председатель комитета по ассигнованиям Джон Макклеллан приказал отремонтировать столовую в Дирксене, чтобы ему не приходилось тащиться до Капитолия.

Я знал, что Уэс был прав, но лишь через несколько недель уговоров ему удалось вытащить меня из кабинета. Согласившись, я сказал ему, что пока не готов идти в столовую только для сенаторов. И мы начали с той, что в Дирксене.

Мы спустились поздно, и столы уже почти опустели, но прежде, чем я успел сесть, Уэс потянул меня за руку и направился к парню в сером костюме: «Это сенатор Макклеллан, нужно с ним поздороваться». Я еще не встречался с Макклелланом, но до аварии он был в моем списке сенаторов, которых нужно знать. Когда я обсуждал с Уильямом Фулбрайтом работу в сфере международных отношений, он дал мне один совет: если я действительно хочу повлиять на внешнюю политику, я должен пойти к сенатору Макклеллану, его соотечественнику из Арканзаса, который руководил комитетом по ассигнованиям. Соблюдение интересов страны и ее влияние в мире, объяснял мне Фулбрайт, зависят от того, как мы распределяем наши деньги.

«Здравствуйте, господин председатель, – сказал я. – Джо Байден». Он не поднялся со своего места. Не уверен, что он даже взглянул на меня. Он лишь сказал: «О, ты парень из Делавэра. Потерял жену и ребенка, да?» Ни намека на сочувствие, что случалось редко и звучало непривычно. Вместе с тем комментарий показался мне даже чересчур резким.

Мне тут же захотелось ударить его по его круглой розовой щеке, но он продолжил: «Тут остается только одно: погрузиться с головой в работу».

Я не мог ничего из себя выдавить, но он и сам догадался, что я не оценил его совет. «Ты злишься на меня, правда, сынок? Но я знаю, через что проходит человек в таком положении». И он рассказал мне свою историю. Он потерял жену, которая умерла от спинального менингита во время его первого срока в Палате представителей, а восемь лет спустя от этой же болезни умер его сын. Позже он потерял еще двоих сыновей. «Работа, – сказал он мне. – Работа, работа, работа».

Не буду врать: я не засучил рукава и не отправился работать изо всех сил. В те дни сенаторы-новички не обладали особой властью, и они редко получали предпочтительные назначения в комитетах. Очередь из ожидающих членства в комитете по международным отношениям была уже слишком длинной, и сейчас место досталось Хьюберту Хамфри, вернувшемуся в Сенат с поста вице-президента. Ни у кого из новеньких не было шанса. Так что я попал в комитеты, которые влияли на крупные отрасли в Делавэре: банковского дела и общественных работ. Вначале я обнаружил, что почти невозможно высидеть долгие слушания о запутанных планах насчет процентов по возобновляемым кредитным линиям. Как и мой отец, я подходил к работе ответственно: приходил на заседания каждый день, участвовал в действительно важных голосованиях и искал информацию, необходимую для принятия верного решения. Я был готов работать – работать как профессионал. И я делал все, что было для этого нужно, но не более. Я был как парень за конвейером: выполнял свою работу и делал все правильно. Но если бы я заметил, что линия сборки в четырех рядах от меня выходит из строя, я бы не отправился ее чинить.

Будь я более достойным человеком, я бы лучше справился с этой ситуацией. Будь я более достойным человеком, я бы смог отделить свою личную жизнь от работы. Но пустота, которую оставила после себя Нейлия, не покидала меня ни на секунду. На минуты, часы, а то и на день я мог об этом забыть. Порой я даже почти чувствовал… что все нормально. И тут же мне становилось стыдно за это желание – желание чувствовать, что все нормально. Иногда отчаяние и черная дыра в груди ощущались так же сильно, как в день аварии. Часто это происходило по очевидным причинам: каникулы, годовщина, ее день рождения, но порой чувства накатывали без видимых причин.

Мои самые близкие ко мне сотрудники научились распознавать сигналы, о которых я сам не догадывался. Даже через четыре, пять, шесть месяцев после избрания я порой приходил на работу с кольцом Нейлии на мизинце – это кольцо она не снимала со школы, – и они понимали, что в этот день говорить со мной бесполезно. Я проводил весь день в своем кабинете, разговаривая по телефону с мальчиками или Вэл. Если предстояло голосование, я тащился отдать свой голос и мчался обратно, чтобы позвонить Джимми или маме. Я не особо старался это скрывать. Позже я узнал, что сотрудники других офисов делали ставки: как долго Байден продержится на этой работе?

Потеря Нейлии и Наоми лишила меня возможности получать удовольствие от работы в должности сенатора США и от самой жизни. Даже в самые лучшие дни у меня не хватало духу представить будущее – в Сенате или без него. Горизонта не было. Я опустил голову и шел мелкими шажками. Я буквально дрессировал себя, как в Арчмере, где на тренировках по футболу приходилось делать специальные упражнения. Когда мне предстояло сделать двадцать, я никогда не думал о всех двадцати. Я думал: нужно сделать одно . Потом еще одно . Потом еще одно . Каждый день в Сенате был «еще один», и этого было достаточно. Я делал свою работу, а потом садился в машину и ехал домой в Норт Стар. Мной управляло желание позаботиться о Бо и Хантере, хотя я знал, что это было связано не только с их исцелением, но и моим собственным.