Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Когда я произносил свою первую речь в зале для заседаний и дискуссий (к слову, ничем не примечательную), Стеннис пришел меня послушать. Я почти не помню саму речь, но помню чувство, которое нахлынуло на меня, когда я готовился ее произносить, – чувство ошеломления. В тот момент я понял, что я сенатор, и почувствовал себя недостойным этой должности. Как я, Джо Байден из Скрантона, Клеймонта и Мейфилда, мог занять место рядом с Кэлхоуном, Клеем, Вебстером, Гарри Трумэном, Джоном Кеннеди, Линдоном Джонсоном? У меня мурашки побежали по коже. Я чувствовал, что произношу речь, но не до конца понимал, о чем говорю. Казалось, что я вышел из своего тела и наблюдаю за происходящим со стороны. Я не помню, как закончил речь и как уходил с трибуны. Зато я помню, что позже в тот же день получил еще одну записку от Джона Стенниса, теперь напечатанную на машинке: «Я наблюдал за вами сегодня во время речи. Вы держались достойно и твердо – как Джексон Каменная Стена [25] Джексон Каменная Стена – прозвище Томаса Джонатана Джексона, генерала Конфедеративных Штатов Америки в годы Гражданской войны. – Примеч. пер. ».

С Джимом Истлендом у нас все началось не так успешно. Наши пути разошлись почти сразу – с реформы финансирования избирательной кампании. Одним из немногих вопросов, над которыми я действительно упорно работал в первый год своего сенаторства, стало финансирование выборов. В обществе чувствовалось недовольство тем, что государственные должности покупаются за большие деньги. И это недовольство было вполне оправданно. Еще в 1973 году либералы в Сенате призывали к реформе, предусматривающей строгие ограничения индивидуального и корпоративного финансирования избирательных кампаний. Но вместе с другим начинающим сенатором – Диком Кларком из Айовы – я выступал за полное государственное финансирование выборов, и Мэнсфилд попросил подготовить сообщение о нашем предложении для кокуса [26] Кокус – собрание сторонников или членов политической партии. – Примеч. пер. демократов. Новоизбранные сенаторы редко выступали на кокусах, но я решился поделиться своим предложением. Все началось неплохо, и я продолжал. Я напомнил своим коллегам-демократам, что общественное доверие к избирательному процессу подрывается с каждым циклом и скандалы, связанные с финансированием кампании переизбрания Никсона, опустили нас еще ниже. Государственное финансирование может помочь нам вернуть доверие. Нам больше никогда не придется беспокоиться о том, кто дает нам деньги и какие тяжкие преступления и проступки приписывают этим людям. Так мы станем свободны. Мы не будем обязаны ни одному человеку или влиятельной группе. Мы будем отвечать только перед нашими настоящими избирателями – американским народом. Наше предложение было простым: государство будет финансировать все выборы в Конгресс. Государственные служащие, которые уже занимают желаемую должность (вроде тех, что сейчас сидят в зале), получат определенную сумму финансирования, а новые кандидаты, у которых, очевидно, меньше преимуществ, чем у первых, получат ту же сумму плюс дополнительные 10 процентов. Я объяснил, что минимальная сумма – всего несколько долларов – от каждого налогового поступления может запросто оказаться достаточной для финансирования федеральных выборов. Я уже все подсчитал. Когда я закончил говорить и сел, наступила тишина.

«Комментарии?» – спросил Мэнсфилд. Снова мертвая тишина. Никто не сказал ни слова. Старшие руководители – Боб Берд, Дэниел Иноуэ и Истленд – сидели неподвижно за первым столом. Истленд усердно жевал сигару. Позже в тот же день в гардеробе Уоррен Магнуссон практически кричал на меня: «Байден, черт возьми, иди сюда… Перестань нести эту чушь! Я провел тридцать лет в Сенате США не для того, чтобы отдать свое место какому-то хныкающему болвану, который получит денег на 10 процентов больше меня». Но на самом кокусе после затянувшегося молчания заговорил только Истленд. «Мне сказали, что вы самый молодой человек в истории Америки, которого избрали в Сенат США», – сказал Истленд, продолжая жевать сигару. На самом деле я был вторым из когда-либо избранных по молодости, но сейчас было бы неуместно его поправлять. «Если вы продолжите произносить подобные речи, – сказал Истленд, – вы станете самым молодым сенатором в истории Америки, который продержался всего один срок».

На этом Мэнсфилд ударил молотком: «Отложено!»

Помню, что в тот день я почувствовал, будто снова играю в футбол в школе и только что получил свой первый в сезоне тяжелый удар. Теперь мне нужно было доказать, что я не собираюсь сидеть и не высовываться. Игра началась. Поехали. Я уважал своих коллег, но не боялся их. Я понимал, что проталкивание государственного финансирования кампаний граничило с легким безумием: когда неистово консервативный южанин вроде Истленда и либерал с запада вроде Магнуссона были настолько солидарны друг с другом, едва ли стоило ждать поддержки предложения. Но я не отступил и был полон решимости продвигать свою идею. Несколько недель спустя я выступал перед членами подкомитета по привилегиям и выборам комитета по правилам внутреннего распорядка. И говорил все как есть. Я заявил о своем опыте общения с союзом механиков и богатыми инвесторами из Делавэра и о своих ощущениях, будто их вклад в мою предвыборную кампанию в Сенат накладывал на меня определенные обязательства. Я сказал членам подкомитета, что, на мой взгляд, система отталкивает людей, которые действительно хотят внести свой вклад: «Человек, который захочет сделать небольшой взнос, может подумать: какой, черт возьми, толк от моих грошей, если демократов снабжают профсоюзы, а республиканцев – крупный бизнес». И я сказал, что на нас, государственных служащих, эта система тоже наживается: «Нас вынуждают как минимум в одной определенной сфере торговать нашими убеждениями, нашей честью».

Тогда я считал, что реформа финансирования избирательных кампаний – это самый быстрый способ хоть как-то восстановить доверие общества к системе. Ничто так не связывает политика с простым гражданином, как гарантия честных выборов. Тридцать пять лет спустя я все еще в это верю.

Я даже не заметил того дня, когда прошли мои первые полгода в Сенате. Тогда я все еще не был уверен, что продержусь до конца первого срока, но был рад, что хотя бы иногда мне удается сосредоточиться на работе. Порой я сам удивлялся, что может отвлечь мое внимание. Помню, как в июле 1973 года я шел через зал заседаний и дискуссий в кабинет Мэнсфилда и вдруг услышал, что кто-то произносит речь. Я остановился. Я не знал, какой вопрос там обсуждали, но слышал, как Джесси Хелмс – консервативный республиканец из Северной Каролины – пытался предотвратить повышение зарплат в Сенате. Хелмс появился здесь недавно, как и я, но он уже приобрел репутацию человека, который мешал работе Сената. Хелмс выводил Мэнсфилда из себя, отчасти из-за того, что Джесси, казалось, получал особое удовольствие от своей подрывной деятельности.