Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Когда мальчиков наконец выписали из больницы, Вэл и ее муж Брюс переехали ко мне в Норт Стар. Мы никогда особо не говорили об этом, но сработало семейное правило Байденов: если вам приходится просить о помощи, значит, уже слишком поздно. Без просьб с моей стороны Вэл, как могла, исполняла роль матери для Бо и Хантера. Хантеру было всего три года, Бо – четыре. Бо все еще был в гипсе, и между его колен была установлена перекладина, чтобы его было легче переносить. C моими сыновьями произошло нечто ужасное, у них отняли что-то очень большое и важное. Когда по утрам я уезжал из Норт Стар в Вашингтон, я почти чувствовал их страх: «Папа, ты уезжаешь? Ты уезжаешь?» Они хотели быть уверены, что я вернусь . И я хотел доказать им, что всегда буду рядом, поэтому взял за правило каждый вечер возвращаться домой во что бы то ни стало.

Вэл обычно позволяла им не ложиться спать, пока я не вернусь домой. Я ужинал, а они сидели рядом и ели десерт. Затем я отводил их в их комнату и лежал с ними в постели. Мы разговаривали. Молились вместе, троекратно повторяя «Аве Мария», как всегда делал дедушка Финнеган. И когда утром они просыпались, я всегда был дома.

Я разрешил им звонить мне в любую минуту. Каждый раз, когда они хотели связаться со мной, они имели на это полное право, и я обязан был ответить. Даже если я был на брифинге с Генри Киссинджером, мои сотрудники перенаправляли туда звонок мальчиков. Я стал одним из первых обладателей мобильного телефона в машине, чтобы мальчики могли связаться со мной, даже когда я ехал в Вашингтон или обратно. Было еще одно, не менее важное правило: «У вас обоих есть козырная карта, – сказал я им. – Каждый раз, когда кто-то из вас, мальчики, захочет отправиться с папой на работу, вы не обязаны что-то объяснять. Хотите поехать со мной – хорошо. Все, что вам нужно сделать, это войти утром в мою комнату и сказать: “Козырная карта”».

Когда Бо и Хантер освоились в новой жизни, мне стало легче быть вдали от них и комфортнее в Сенате. Мои коллеги не оставляли попыток позаботиться обо мне. Среди них давно сформировалась компания сенаторов и их жен, которые раз в месяц ужинали вместе у кого-то дома. (В те дни демократы и республиканцы еще умели искренне наслаждаться обществом друг друга.) Когда они начали приглашать и меня, я решил, что это делается только из вежливости, и не хотел, чтобы за столом оказалось нечетное количество человек. Но Фриц Холлингс из Южной Каролины и Том Иглтон из Миссури продолжали настаивать. Фриц ловил меня в гардеробе или в зале заседаний со словами: «В среду вечером, Джо… никаких оправданий… Питси ждет тебя». Затем Питси Холлингс звонила мне лично, чтобы убедиться, что я знаю время и место. В первый год я по десять раз в неделю отклонял приглашения на различные ужины и вечеринки в Вашингтоне, но эти ужины с коллегами стали единственными встречами, на которые я ходил после работы. Я никогда не забуду дружескую поддержку Тома и Барбары Иглтон, Фрица и Питси Холлингс, Теда и Энн Стивенс, Билла и Долли Саксби, Фрэнка и Бетьюн Черч и Стюарта Саймингтона, который сам тогда потерял жену. Оглядываясь назад, я понимаю, как мне повезло работать в месте, где столько людей старались позаботиться обо мне.

Также я начал знакомиться с некоторыми из южных демократов старой гвардии, и одна пара из Миссисипи была мне особенно интересна. Даже в 1973 году Джона Стенниса и Джеймса Истленда разделяла пропасть в пятьдесят лет в том, что касалось вопросов, которые обсуждались в Сенате. Стеннис придерживался жесткой сегрегационной линии в пятидесятые и шестидесятые годы, но теперь, похоже, рвения у него поубавилось. Джеймс Истленд же оставался упорным сторонником сегрегации. Позиция Истленда в области гражданских прав позволила ему занять более сильную политическую позицию среди своих избирателей в Миссисипи, но дома он всегда защищал Стенниса. «Так все и получается, Джо. Там, в Миссисипи, Джон – моя совесть, – сказал он мне однажды, – а я – его политический защитник».

Наши отношения со Стеннисом начались по-настоящему, когда я стал изредка посещать столовую только для сенаторов в Капитолии. Сегодня почти все обеды в Сенате проходят за партийными делами. Демократы обедают с другими демократами, разбираясь с теми злободневными вопросами, в которых они сейчас противостоят республиканцам. Обсуждают, как вытащить коллегу из сложного положения, получают указания к действиям и узнают, какую сумму предстоит собрать каждому к следующему избирательному циклу. Республиканцы делают то же самое. По мере того, как обе партии устанавливали свои флаги все дальше и дальше друг от друга, общение между ними сводилось на нет. Но в 1973 году сенаторы чаще всего просто отдыхали в своей столовой.

У трапезы был ритуал. Два больших стола – один для демократов и один для республиканцев – начинали заполняться около 12:30, когда сенаторы потихоньку занимали свои места. Формально садиться можно было куда угодно, но негласно у каждого было свое постоянное место. Южные демократы – юг все еще оставался сугубо демократическим в 1973 году – должны были чувствовать себя в столовой (и в Сенате в целом) как дома. Когда южные демократы уже не имели такого влияния на нацию [23] С 1969 по 1977 год президентами США были республиканцы. – Примеч. пер. , они обострили борьбу в Сенате. В 1973 году Демократическая партия имела в Сенате комфортное большинство 56 к 42 (плюс один независимый и один консерватор) и контролировала все рычаги государственного аппарата. В Сенате господствовал принцип старшинства, и если уж человек заполучил место в Сенате на юге, то едва ли он мог его потерять. Самым опытным и самым крупным из «старых быков» [24] «Старыми быками» называют влиятельных членов Конгресса. Обычно это опытные политики, которые добивались своего положения десятки лет. – Примеч. пер. был Истленд – председатель судебного комитета и недавно избранный временный президент Сената. По традиции этот титул доставался сенатору, который дольше всех занимал свой пост, а Истленд был избран в Сенат за пару недель до моего рождения. В 1973 году южные демократы возглавляли большинство постоянных комитетов и все самые важные из них. Более того, через комитет по правилам внутреннего распорядка они контролировали меню столовой Сената. Поэтому там часто подавали знаменитый фасолевый суп, иногда – листовую капусту и много-много сладкого чая. Столовая была пропитана атмосферой Юга.

Войдя впервые в эту столовую, я занял единственное свободное место за столом демократов – во главе стола. Только я принялся за еду, как вдруг увидел сенатора Стенниса, который искал свободное место. «Господин председатель, я закончил, – сказал я ему, вставая. – Пожалуйста, садитесь сюда». И я ушел, не успев закончить обед. Стеннис, должно быть, это заметил. Днем мне принесли запечатанный конверт из его офиса. В конверте была карточка с тиснением: «Ваша доброта не осталась незамеченной, – написал он собственноручно, – и не будет забыта».