Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Уэс был мне как старший брат. Он понимал, почему я так веду себя с журналистами. Но мой гнев сильно мешал ему убедить их в том, что я порядочный парень. Почти все остальные избранные чиновники в Вашингтоне работали с прессой. Но не я. Для журналистов я был тем высоким молодым парнем, который задает вопросы на слушаниях, бегает от них в коридорах Сената или произносит речи. Максимум, что они знали обо мне, – это то, что я тороплюсь сесть на поезд и уехать домой в Уилмингтон. Однажды после моего выступления на мероприятии в одном городе Уэс попытался объяснить мне, в чем состоит основная проблема: я был для них загадкой. По его словам, Дэвид Бродер, ведущий политический обозреватель в Washington Post , бывший коллега и давний друг Уэса, сказал кое-что, о чем мне следует знать. После моей речи Уэс спросил мнение Бродера, и тот признался, что не видел, чтобы кто-то так увлекал толпу со времен Роберта Кеннеди. У Бродера остался только один вопрос, и заключался он в том, кто я – Роберт Кеннеди или Элмер Гантри [58] «Элмер Гантри» – американский фильм 1960 года. Главный герой фильма – красивый и обаятельный коммивояжер, умело использующий свою природную харизму, становится священником и обогащается за счет верующих. – Примеч. пер. .

Это было обидно, но в то время я не считал, что должен доказывать свою искренность журналисту, каким бы выдающимся он ни был.

К 1987 году Дэвид Бродер уже был вожаком стаи, а у нас с ним так и не случилось ни одной предметной дискуссии. Моя злость прошла, но я все еще был настороже и не завел друзей в национальной прессе. Репортеры, которые подробно комментировали работу Сената и знали о моем вкладе в подписание договора ОСВ-2 или о том, как я провел через Сенат всеобъемлющий закон «О контроле над преступностью» 1984 года [59] Comprehensive crime bill of 1984. – Примеч. ред. , не освещали политические кампании. А «монстры» [60] The Big Feet. – Примеч. ред. , как тогда называли главных политических обозревателей, просто не знали Сената. Они спрашивали меня: «Что вы сделали в области внешней политики? Что вы сделали в области уголовного права?» Интуитивно я понимал, что никогда не избавлюсь от репутации, которую приобрел во время первого срока. Любой репортер, который не потрудится побеседовать с близкими мне сенаторами, будет знать только то, что знают или думают, что знают, все остальные: Байден – это парень, который не был уверен, что хочет стать сенатором. Байден – это парень, который не хотел сохранять свое место на слушаниях бюджетного комитета. Байден – это парень, который не был готов засучить рукава и делать тяжелую работу. Я-то полагал, что все это давно осталось в прошлом, между мной и моими коллегами в Сенате, но политические обозреватели продолжали тиражировать это обвинение. Кто я – выставочный скакун или рабочая лошадка?

Однажды ясным холодным днем в начале 1987 года я сидел в самолете в Сент-Луисе, ожидая взлета, с единственным журналистом, который тогда путешествовал с Байденом, рождающимся для президентской кампании, – Полом Тейлором, «монстром»-стажером в Washington Post . Я расположился в кресле у окна и смотрел, как солнечный свет отражается от серебристого крыла. В самолете было тихо и почти пусто. Тейлор сидел у прохода и разговаривал со мной, перегнувшись через сиденье. «Кампания будет жаркой, и страсти накалятся. Сможете ли вы с этим справиться?» – спрашивал он. В его словах не было ничего угрожающего, но помню, как услышал слово «накалятся», наблюдая, как яркий свет отражается от крыла. Было ясно, что это была лишь попытка дружеской поддержки, но я понимал, что он имеет в виду. Мои политические советники предупреждали меня, что пресса заглянет под каждый камень моего прошлого. Вопрос о характере был в моде в тот год, и это меня вполне устраивало. Работали репортеры, достигшие вершин в своем деле. Они были умны и, как мне казалось, добросовестны. Поэтому я верил, что когда они глубоко и пристально изучат мою жизнь, то придут к выводу, что я честный, благородный, надежный парень. В Делавэре были хорошие журналисты, которые освещали мою жизнь в течение 15 лет, и они считали меня сильным. Да , сказал я Тейлору, я справлюсь . Я не был уверен, что мой послужной список в Сенате настолько хорош, чтобы убедить избирателей, что я могу стать президентом. Я не был уверен, что избиратели согласятся с тем, что 44-летний мужчина может обладать достаточной квалификацией, чтобы управлять страной. Но если они хотят судить обо мне во всей моей цельности, подумал я тогда, то я приветствую такое пристальное внимание. Если они хотят судить меня по моему характеру, я выиграю.

Думаю, будет справедливо сказать, что я был наивен.

Еще до того, как Ли Харт произнесла свое мрачное предупреждение, Джилл уже воспринимала требования президентской кампании близко к сердцу. Теперь, когда все стало более реальным, ее ощущения должны были насторожить меня. Она напоминала мне о том, как прекрасна наша жизнь сейчас. Бо вот-вот должен был окончить Арчмер, а Хант учился всего на год младше. Эшли только начала посещать начальную школу. Все они были счастливы и довольны, мы с ними часто виделись. Я не пропускал игры, спектакли, дни рождения и важные события. И они уже давно поняли, как быть детьми общественного деятеля. Но даже когда Джилл предположила, что жизнь наших детей наверняка изменится, если я вступлю в президентскую гонку, я убедил себя, что все равно смогу остаться таким отцом, каким должен быть.

Никогда не стоит недооценивать способность человеческого разума к рационализации. Я действительно решил, что поскольку дети еще маленькие, будет легче баллотироваться в 1988 году, чем через четыре года или восемь лет. Через восемь лет будет труднее оградить Эшли от гадостей, которые люди говорили об ее отце. Через восемь лет Бо и Хант начнут собственную карьеру, и люди смогут сказать, что, мол, этот парень получил место благодаря своему отцу. Мне удалось уговорить себя, что 1988 год – самое подходящие время для семьи Байденов.

Бывали дни, когда мне казалось, что моя голова зажата в тиски, а иногда меня мучили стреляющие боли. У меня никогда в жизни не было серьезных проблем со здоровьем, кроме детской астмы и вывиха плеча. Но в феврале и марте 1987 года, когда я объезжал Калифорнию, Флориду, Алабаму, Айову и Нью-Гэмпшир, мой помощник всегда носил с собой огромную банку тайленола. Я глотал по шесть, восемь, десять таблеток в день. Каждые четыре часа я просил дать мне две-три таблетки, и иногда признавался окружающим, что эти головные боли кажутся мне странными. Раньше у меня никогда не было ничего подобного. Родные, друзья и персонал – почти все – постоянно говорили мне, что это объяснимо. Я пытаюсь быть мужем, отцом, сенатором и кандидатом в президенты. Я в сильном напряжении. Головные боли, вероятно, вызваны стрессом. Чем больше людей указывали мне на это, тем больше я злился. Это вроде как разрушало мою уверенность в себе. Я был человеком, который всегда справлялся с трудностями. Стресс никогда не беспокоил меня. Бывали времена и похуже. Наверняка они все ошибаются. А потом случилось нечто такое, что заставило меня задуматься: а может быть, они правы?