Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Вместе с тем, когда я начал кампанию, все пошло гораздо лучше, чем я ожидал. Куда бы я ни приехал, люди, казалось, жаждали видеть кандидата с такими убеждениями, как у меня. Люди так устали от старых рейгановских постулатов, что правительство для них стало врагом. Когда я говорил собравшимся в зале, что вместе у нас есть возможность сформировать политическое большинство, приверженное идее, что правительство обязано играть конструктивную роль в улучшении жизни всех американцев, я видел, как люди подаются вперед. И поколение бумеров казалось самым голодным из всех – в этом мы с Пэтом Кадделлом были правы. У меня есть политическое чутье: покидая зал, я всегда знаю, удалось ли мне установить связь с аудиторией, и в начале кампании промахов было не так уж много. У меня крепло убеждение, что пока я показываю, кто я и что мне дороже всего, все будет в порядке. Проще всего было говорить то, во что я верил. «Мои родители и ваши родители даровали нашему поколению величайшее материальное изобилие, широчайшие интеллектуальные возможности и самую неограниченную личную свободу, когда-либо известную в жизни этой планеты, – говорил я и видел, как люди придвигаются ближе. – Только через личную жертву, только с нашим идеализмом, нашей решимостью и нашей энергией мы можем надеяться, что выполним предназначение, которое история возложила на нас как на нацию. Мы будем делать это не как черные или белые, не как южане или северяне. Мы будем делать это не как богатые или бедные, не как мужчины или женщины. Мы будем делать это даже не как демократы или республиканцы, но как избранный Богом народ, который служит американской мечте». Я завершал речь, и люди обступали меня со всех сторон. Где можно записаться? Как я могу помочь?

По правде говоря, это очень ободряло. Я придавал большое значение речам – как написанию, так и произнесению. Будучи сенатором, я тысячи раз участвовал в голосованиях и всегда мог объяснить, за что конкретно голосую, но написание речи было способом сесть и подумать обо всех голосах вместе взятых, о том, что заставляет меня служить обществу. В начале 1987 года я еще чувствовал, что мое послание не вызывает нужного отклика, как будто между мной и аудиторией было какое-то препятствие. Я еще не отточил свою речь, сведя ее к словам, которые казались бы мне абсолютно подлинными. Но я начинал находить ритм и интонацию, и когда почувствовал, что зацепился и шагаю уверенно, я стал смотреть на гонку под искаженным углом зрения. Я огляделся, оценил себя в сравнении с другими потенциальными кандидатами, и к началу 1987 года решил, что могу победить их.

У меня были запланированы серьезные выступления в AFL–CIO и на крупных мероприятиях демократов во Флориде и Калифорнии. В последний день января 1987 года я полетел через всю страну в Сакраменто, чтобы произнести речь на съезде Демократической партии Калифорнии. В конце этой речи три тысячи влиятельных калифорнийских демократов встали со своих мест и устроили овацию. В тот день мне казалось, что препятствий на пути к победе практически нет. Мы собрали первоклассную политическую команду. Активисты подписывались в штатах раннего голосования, а я собирал деньги, которые, как я думал, мне понадобятся. Возвращаясь из поездки в Нью-Гэмпшир или Айову, я говорил Теду Кауфману: «Там все идет как по маслу. Мы взяли хороший темп».

Через две недели после Калифорнии я выступил на национальном съезде AFL–CIO, самой мощной профсоюзной организации в стране. Делегаты съезда в Бал-Харборе, штат Флорида, искали кандидата, которого можно было бы поддержать. Харт был лидером, но его послужной список по вопросам труда не вдохновлял профсоюзных деятелей. Конгрессмен Ричард Гефардт проводил жесткую профсоюзную политику, которая должна была защитить американских рабочих, но мне показалось, что боссы лейбористов скептически относились к его способности управлять страной. Губернатор Нью-Йорка Марио Куомо заламывал руки, не в силах решить, участвовать ему в выборах или нет. Губернатор Массачусетса Майкл Дукакис даже не приехал на самое важное мероприятие профсоюзов.

Я не вел с парнями из профсоюза никаких приятных разговоров о том, что с ними все будет в порядке. Экономическая политика президента Рейгана («экономика просачивания вниз») обеспечила прикрытие бизнес-интересам страны. Против членов профсоюза велась война. «Торговые палаты понимают, что поставлено на карту, – напомнил я им. – Они заботятся о том, чтобы ваше мнение и ваша доля в экономическом богатстве и процветании Америки коренным образом изменились. Если вы этого не понимаете, вы не в том бизнесе». Говоря, что им придется очнуться от сна и сразиться вместе со мной, я уже чувствовал, что они готовы. Когда я закончил, аплодисменты были такими громкими и продолжительными, что я уходил со сцены, чувствуя мощный прилив адреналина. Сделать серьезное заявление о выдвижении, чтобы помочь сбору средств, я планировал и раньше, но именно в тот день в Бал-Харборе я ощутил, что победа была действительно возможна. Поэтому, когда репортеры вцепились в меня после выступления, я прямо сказал им, что собираюсь баллотироваться, но все же позаботился о том, чтобы не отрезать себе путь к отступлению: «Только если до момента официального объявления мне на голову не упадет кирпич, мое мнение не изменится».

Через неделю после выступления в Сакраменто ведущий политический обозреватель Los Angeles Times Роберт Шоган опубликовал на первой полосе воскресной газеты большую статью обо мне. Я потратил много времени на беседу с Шоганом, невысоким крепким парнем, который не собирался поддаваться на уговоры и не позволял увести себя в сторону. Вместе с тем он очень серьезно отнесся к моей кандидатуре. Он присутствовал на съезде Демократической партии в Сакраменто и явно что-то во мне разглядел. «С такой парящей риторикой, предлагаемой партийным аудиториям по всей стране в течение последних четырех лет, – писал Шоган, – Байден не только помог возродить демократический дух в разгар эпохи Рейгана, но и сообщил ускорение своим собственным президентским устремлениям». Он был щедр в своей оценке моей семьи, моего дома, моих ценностей и моих усилий сбалансировать роли хорошего отца, мужа, сенатора и потенциального кандидата в президенты.

Однако в середине статьи возникли неизбежные оговорки: я слишком много говорю; мною руководят скорее эмоции, нежели разум; я не сильно утруждаюсь, выполняя свою работу в Сенате. В одном из заключительных абзацев он подвел итог: «Хотя никто не ставит под сомнение способность Байдена увлекать аудиторию, именно этот дар помогает заметить наиболее значительные недостатки его работы в качестве сенатора. Сути в нем меньше, чем кажется на первый взгляд (и на слух). Он продает шипение масла, но жалеет стейка, он скорее напоминает красивого скакуна, приобретенного для выставки, чем рабочую лошадку».