Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Во главе всекитайской кампании была поставлена Группа по делам культурной революции (позднее переименованная в Комитет), в которой важнейшую роль играли Цзян Цин, Кан Шэн и Чэнь Бода.

Председатель Мао дал команду, и массы поднялись.

Вечером 1 июня 1966 года все радиостанции Китая передали полный текст дацзыбао, появившейся в Пекинском университете, и комментарий «Жэньминь жибао», в котором это старейшее учебное заведение называлось «форпостом антипартийных, антисоциалистических сил». На следующее утро весь Пекин был охвачен студенческими волнениями, направленными против парткомов и ректоратов. Стены студенческих общежитий, столовых, учебных зданий были обклеены дацзыбао, разоблачающими бюрократов, чинуш и всех, кто «идет по капиталистическому пути».

Беспощадная волна критики тут же обрушилась и на нашего друга Хуан Ижаня, мужа Ани, назначенного проректором Пекинского университета после возвращения из Москвы. В полной растерянности он примчался к Ли Лисаню за советом, но муж ему ничем помочь не мог, так как сам находился не в лучшей ситуации.

В самом начале июня Ли Лисань получил уведомление, что ему больше не разрешается присутствовать на заседаниях Северного бюро ЦК, членом которого он являлся. Когда он обратился к первому секретарю бюро Ли Сюэфэну за разъяснениями, тот сухо ответил: «ЦК не дал мне разрешения объяснять причины. Поразмысли сам». Ли Лисань написал письма Мао Цзэдуну и Чжоу Эньлаю, но ответа не получил. Это был уже совсем скверный признак. Ли Лисань стал мрачнее тучи. Внутрипартийные документы ему перестали присылать. Он сидел дома, читал газеты, изредка выезжал в разные учреждения и учебные заведения знакомиться по дацзыбао с ходом движения. Фактически он был отстранен от должности.

А мощные импульсы, идущие сверху, продолжали приводить в действие новые необузданные силы.

С августа в Пекине начало твориться нечто невообразимое. Призывы к разрушению всего старого, которое именовалось то феодальным, то буржуазным, то ревизионистским, нашли живой отклик среди молодежи – школьников, студентов. Молодежь – это всегда прекрасный горючий материал, который мгновенно вспыхивает, когда его поджигают. Раньше других на улицы вышли школьники-подростки – самый агрессивный и буйный возраст. Мальчишки и девчонки, напялившие военную форму, называли себя хунвейбинами – «красными защитниками» революционного дела.

Первый удар обрушился на бывших помещиков и капиталистов. Юные бунтари врывались в их дома и переворачивали все вверх дном – рвали, ломали, изымали. Свистели тяжелые кожаные ремни с металлическими пряжками, обрушиваясь на спины и головы несчастных людей. Наша Ляля вместе с девочками из своего класса два раза ходила в эти «походы», но потом категорически отказалась: подобный вандализм приводил ее в стрессовое состояние.

На помойку выбрасывались всевозможные предметы «буржуазного обихода» вроде изящных остроносых туфелек. На улицах вооруженные ножницами хунвейбины разрезали узкие брючки и юбки, насильно стригли косы у девушек, приводя их прически в «революционное» состояние.

Началось очищение от «религиозной нечисти», бессмысленное разграбление храмов. Проходя как-то по улице, я увидела стремительно несущийся грузовик – из-за бортов его кузова торчали головы будд. Видимо, их везли не то на свалку, не то на сожжение. Хорошо еще, что по приказу Чжоу Эньлая были сразу выставлены войска для охраны исторических достопримечательностей, таких как императорский дворец Гугун. Иначе все памятники древней китайской культуры неминуемо бы погибли от рук молодых варваров, не отдававших себе отчета в бессмысленности своих деяний.

В нашем доме «революция» разразилась под предводительством подруги моих дочерей Сони.

Соня выросла в Германии, отец у нее – китаец, а мать – немка. Движимая патриотическим чувством, она приехала на свою этническую родину и стала работать диктором иновещания.

В доме у нас она была своим человеком. Все свободное от работы на радио время проводила в нашей семье. Ее мы все любили.

И вот в первые же дни «культурной революции» комсомолка Соня со свойственной ей решимостью и стремительностью организовала наших детей «покончить со старыми предрассудками» в доме. Дело в том, что я очень любила, да и сейчас люблю все, что связано с прикладным искусством, в том числе фарфоровые статуэтки и резные изображения китайских будд, богинь и бодхисаттв. Для меня они и по сей день являются не предметами религиозного культа, а художественными изделиями, украшающими интерьер. Но в результате налета наших доморощенных бунтарей гостиная, столовая и другие комнаты были очищены от «старой дряни», и все мои безобидные «предрассудки» перекочевали на чердак, где им было суждено пылиться долгое время. Я, честно говоря, даже обиделась на Соню за такое самоуправство. Но по мере того как развивались дальнейшие события, все это стало уже сущим пустяком.

За стенами нашего особняка бушевали более серьезные революционные страсти. Без конца ходили демонстранты с красными знаменами и лозунгами, у всех на правом рукаве были красные повязки с надписью «хунвейбин». Впереди колонны как святыню несли портрет Мао Цзэдуна, увитый красными лентами и украшенный искусственными цветами. Мне это напоминало крестный ход с иконой, который я видела в детстве в моей родной русской деревне – крестьяне шли в поле служить молебен о ниспослании дождя.

В толпе молодежи, к моему удивлению, попадались и пожилые люди. Очень важными и гордыми чувствовали себя уличные активистки-домохозяйки. На груди у них красовались неизменные атрибуты революционности – алые банты, а на рукаве те же красные повязки. Это был один из ударных батальонов, проявлявший особую бдительность, грудью стоявший на страже «культурной революции». Слова Председателя Мао, революционные лозунги и призывы фанатически наэлектризовывали всех, в том числе и зрелых людей. Революционные массовые организации вырастали повсюду как грибы после дождя, только в отличие от молодежи взрослые называли себя цзаофанями – «бунтарями». Одним из самых популярных был лозунг «Бунт – дело правое» (слова Мао Цзэдуна).

Тем летом уже и самые близкие друзья, и родственники перестали бывать у нас дома, правда, по взаимной договоренности: так было лучше для всех нас. Только Граня еще изредка заходила ко мне.

Помнится, как-то мы вместе с ней сидели в нашем уютном дворике в тени раскидистой шелковицы. Было тихо и хорошо. Вдруг за стеной, которая отгораживала нас от улицы, послышался нарастающий шум множества голосов. Из-за глухой ограды мы не могли видеть толпы, но было очевидно, что она движется с определенной целью – громить. Но кого?