Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Виктор, выросший в китайской среде, конечно, и не думал об отъезде в СССР, и Граня решила остаться в Китае. Но когда она вслед за мной не продлила советский паспорт и подала прошение о вступлении в китайское гражданство, то получила отказ. Она осталась жить на прежней пекинской квартире, но уже как лицо без гражданства.

Чэнь Чанхао получил другую, еще более удобную квартиру в новом доме для ответственных работников, прямо за гостиницей «Пекин», и вскоре заключил новый брак с «надежной» партийкой.

Но нахлынувшее цунами «культурной революции» не пощадило не только нас, но и его.

Отзыв советских специалистов в 1960 году послужил, на мой взгляд, как бы прологом к «культурной революции», которая обернулась для Китая социальной трагедией. На фоне ухудшающихся отношений между двумя странами выползла многоголовая «гидра ревизионизма», с которой призывали бороться. Пресса и радио с гневом обрушивались на это «ренегатское течение», которое якобы неизбежно должно было погубить дело социализма. Огромный отклик вызвало опубликование пресловутых девяти статей, которые писались под бдительным оком Кан Шэна. Еще до них передовицы «Жэньминь жибао» поочередно предавали анафеме всех руководителей международного рабочего движения, и в первую очередь – «ренегата марксизма-ленинизма» Иосипа Броз Тито. Затем досталось Морису Торезу, руководителю французской коммунистической партии, и Пальмиро Тольятти, лидеру итальянских коммунистов. Но главный огонь был направлен, естественно, против «советских ревизионистов», о чем до поры до времени надо было догадываться. Статьи поначалу писались эзоповым языком, в соответствии с китайской традицией: «указывая на тутовое дерево, ругать акацию».

Это продолжалось вплоть до июля 1963 года, когда двусторонняя встреча делегаций КПК и КПСС в Москве закончилась полным провалом, предопределенным публикацией Открытого письма ЦК КПСС ко всем партийным организациям и ко всем коммунистам перед самым началом двусторонних переговоров. Дэн Сяопин и Пэн Чжэнь вернулись из Москвы разъяренными. Для подготовки публичного ответа была создана группа партийных идеологов-спичрайтеров во главе с Кан Шэном, которые, закрывшись в правительственной резиденции Дяоюйтай, готовили все новые и новые партии «снарядов». Прием умолчания был отброшен, и членов КПСС вместе с Никитой Хрущевым стали называть в китайской печати поименно, да еще с самыми разными эпитетами.

Статьи от имени редакций «Жэньминь жибао» и партийного журнала «Хунци» выходили под общим заголовком «Комментарии к Открытому письму КПСС» и обставлялись как важнейшее событие государственного масштаба. В назначенное время, ровно в восемь вечера, вся страна усаживалась перед громкоговорителями, чтобы услышать по всекитайской новостной радиопрограмме суровый голос диктора, размеренно зачитывающего разгромные тексты этих статей. Когда по радио звучали эти передачи, я и мои дочери, затаив дыхание, тоже сидели у радиоприемника. Для нас тогда это были откровения марксистской мысли. Мы искренне верили в правдивость того, о чем писалось в этих статьях; нас тревожили вскрываемые в них синдромы гибели социалистического строя. Хотелось, чтобы Китай избежал подобной судьбы.

Так подготавливались умы для восприятия грядущей «культурной революции».

Конечно, в нашей семье мы искренне желали и надеялись, что, несмотря на нагнетание атмосферы, отношения между двумя странами улучшатся. Но робкие надежды на изменение ситуации неизменно приносили разочарование. Так, осенью 1964 года, когда Никиту Хрущева сняли, заменив Брежневым, и Чжоу Эньлай полетел в Москву на празднование годовщины Октябрьской революции, мы восприняли это как реальную возможность перемен. Но – увы! – все обернулось к худшему. На торжественном приеме в Кремле к Чжоу Эньлаю с бокалом в руках подошел министр обороны Малиновский и рубанул прилюдно:

– Ну как? Мы своего скинули – теперь ваша очередь!

Чжоу Эньлай тут же покинул и Кремль, и Москву. Тонкая ниточка зонда была обрублена.

Весной 1965 года на каком-то общественном мероприятии к Ли Лисаню неожиданно подошел Кан Шэн и доверительно сообщил, что от советской стороны пришло приглашение в ЦК КПК направить делегацию на намечающийся XXIII съезд КПСС.

– А что ты думаешь по этому поводу, Лисань? Посылать или не посылать?

– Посылать, конечно! – не раздумывая отреагировал Ли Лисань.

Кан Шэн усмехнулся. Когда муж рассказал мне об этом разговоре, я его отругала:

– Ты мне все время велишь быть поосторожнее, а сам даешь такие непродуманные советы!

– Да ладно, – отмахнулся Лисань, – сказал что думал.

Никакой делегации на XXIII съезд КПСС не послали, и ее отсутствие (впервые за все годы!) только подчеркнуло серьезность конфликта. Может быть, в КПК и были люди, которые, подобно Ли Лисаню, думали о восстановлении отношений, но Мао Цзэдун выразился четко: «Наша полемика будет длиться десять тысяч лет. Но если вам кажется, что это слишком долго, то мы готовы пойти на уступки: пусть будет девять тысяч девятьсот лет!»

«Ревизионизм», «реставрация капитализма», «идущие по капиталистическому пути» – эти и другие выражения очень скоро стали использоваться и в применении к внутриполитической ситуации. С благословения Кан Шэна, видимо, возомнившего себя вдобавок ко всему прочему еще и лингвистом, в переводе на русский язык родилось словечко «каппутист» (то есть «идущий по капиталистическому пути») – такое же уродливое, как и само понятие.

В стране развернули кампанию «за социалистическое перевоспитание» и «чистку рядов» – «сыцин». Молодежь, студенты, кадровые работники из партийных и государственных учреждений направлялись в деревню в составе «рабочих групп» – выискивать «каппутистов» и заодно учиться у крестьян-бедняков, идеология и образ жизни которых были подняты на эталонную высоту. Такие установки шли вразрез с моими представлениями, почерпнутыми на политзанятиях в советском вузе: почему надо учиться у крестьянства, которое ежечасно рождает капитализм, а не у рабочего класса – гегемона революции? «Наверное, это связано со спецификой огромной крестьянской страны», – объясняла я себе.

Уехала в деревню Инна вместе со студентами и преподавателями нашего института. Вскоре и Ли Лисань отправился в провинцию Хэбэй руководить кампанией. Жил он в крестьянском доме, спал на кане [107] Широкая кирпичная лежанка, под которой шел дымоход от печи. . Ходил в армейском зеленом пальто на вате, на ногах – грубые ботинки. С миской в руке стоял в столовой в очереди, чтобы получить скудную порцию пищи. Трудно было распознать в нем ответственного работника. Но тем не менее сельские жители по каким-то признакам записали его в начальники и наперебой обращались с жалобами к «пекинскому старичку», как его прозвали. Настоящей фамилии его никто не знал – Ли Лисань работал там законспирированно.