Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Позднее мне стал известен один конкретный факт, который Чэнь Чанхао использовал, чтобы ошельмовать нас.

В те времена в китайских магазинах трудно было купить приличную одежду, приходилось шить у портных, а шерстяные кофточки вязать на заказ. В конце 50-х годов кто-то мне порекомендовал вязальщицу – одну из немногих «частниц», уцелевших после национализации промышленности и сферы обслуживания. Жила она недалеко от меня, в районе Чунвэньмэнь. И я повадилась к ней ходить вместе с Граней. Мы заходили в скромную фанзу в глубине хутуна, садились в наружной комнатке, листали заграничные журналы, выбирая нужный фасон, в ожидании, пока вязальщица закончит примерку в соседней комнатушке. Клиентками у нее были в основном иностранки, посольские дамы. И вот однажды мы услышали через тонкую стенку родную русскую речь, которая теперь редко звучала в Пекине. А потом вышли и проскользнули мимо нас две женщины, явные «суляньки» (так называли советских на пекинском пиджин-жаргоне).

– Слушай, Граня, это, по-моему, мадам Червоненко, супруга посла, – заметила я. – Я ее видела на каком-то концерте.

– Да неужто! – с любопытством раскрыла глаза Граня.

Конечно, она рассказала об этом эпизоде мужу, а тот представил случайную встречу, во время которой мы не обменялись с посольскими женщинами ни словом, как заранее обговоренное «свидание на тайной явке». Последствия оказались роковыми – прежде всего для несчастной вязальщицы. Я уже успела забыть о том случае, когда Аня неожиданно спросила:

– Ты заказываешь кофточки по такому-то адресу?

– Да, а что?

– Ты туда больше не ходи. Для тебя будет очень плохо.

Аня предупредила, что в дом вязальщицы нагрянули люди из госбезопасности вместе с полицией, провели обыск и запретили заниматься частной деятельностью. Женщина лишилась куска хлеба, а потом, как говорят, и вовсе куда-то исчезла.

У меня на душе появился тяжелый осадок, но в то время ни я, ни Аня еще не знали, что это только первый отголосок клеветнического письма Чэнь Чанхао. Другие последствия не заставили себя ждать.

Общая обстановка накладывала отпечаток и на мои отношения с мужем. Он уходил в себя, мало чем со мной делился, и я чувствовала, как между нами вырастает стена отчуждения. На сердце было смутно, беспокойно.

Одно время Ли Лисань даже переехал жить в Высшую партийную школу, которая находилась около Летнего дворца. Его старый знакомый – директор ВПШ философ Ян Сяньчжэнь отвел для него небольшую квартирку. Было это зимой 1961–1962 года. Причину своего отселения, пусть и временного, Ли Лисань никак не объяснил, а я не допытывалась, хотя мне было очень больно. Успокаивала себя тем, что ему захотелось побыть какое-то время в одиночестве. Может быть, в семье слишком много «иностранщины», что становилось все более и более предосудительным? Но с этим я не могла ничего поделать – от привычек, приобретенных в детстве, не так-то легко избавиться.

Прожив несколько месяцев отдельно, Ли Лисань вернулся. Отношения как-то вдруг стали нормальными.

Как раз в это время мне привиделся сон, который запомнился с необыкновенной отчетливостью. Мне снилось, что я стою на вершине горы. Кругом все окутано густым туманом. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, туман начинает редеть, и из-за гор показывается солнце, которое ярким светом заливает лежащую внизу долину. На сердце у меня становится так хорошо, так радостно – и я просыпаюсь.

Почему-то потянуло поделиться с мужем, рассказать про этот сон, но я еще колебалась: а вдруг он поднимет меня на смех? Ничего подобного! Когда я описала ему все детали, он по-доброму улыбнулся и сказал:

– Хороший сон! И в руку. Над нами и впрямь собирались тучи. А теперь вот рассеялись.

Тут только я узнала, что произошло. Узнала, что после получения письма Чэнь Чанхао в ЦК была создана негласная комиссия, которая занималась разбором моего дела. Но вообще-то мой вопрос был поставлен ребром гораздо раньше. И первым, кто взялся за него, был Кан Шэн.

В августе 1959 года в курортном местечке Лушань, на юге Китая, состоялся достопамятный пленум ЦК, на котором жертвой сокрушительной критики стал маршал Пэн Дэхуай, осмелившийся высказаться против политики «большого скачка» и народных коммун. Его письмо с изложением собственных взглядов и опасений в отношении ситуации в деревне вызвало раздражение и гнев Мао. По сигналу Председателя началась травля Пэн Дэхуая. Не преминул выступить и соперник боевого маршала Линь Бяо, намекнувший на «особые отношения» Пэн Дэхуая с Хрущевым. Отсюда и покатилась волна подозрений в «тайных сношениях с заграницей». Для Кан Шэна, мастера внутрипартийных интриг, обстановка всеобщей подозрительности и огульного ошельмования была в сладость – в ней он чувствовал себя как рыба в воде. Как мне сообщила уже после «культурной революции» старая знакомая, жена Люй Чжэнцао, Кан Шэн тут же стал распространять разговоры о том, что в партии помимо Пэн Дэхуая есть и другие люди, связанные с заграницей. Например, у Ли Лисаня жена – советская гражданка. Письмо такого содержания он не замедлил направить Мао Цзэдуну, но тот ограничился вопросом: «А доказательства есть?»

Сразу после Лушаньского пленума Кан Шэн вызвал Ли Лисаня к себе. Сохранилось письмо Ли Лисаня Кан Шэну, написанное после той беседы. В нем он отвечал на предложение Кан Шэна о том, чтобы я поменяла гражданство:

«Прежде всего я задумался над тем, а нужно ли это политически? (…) Ведь если бы она (Ли Ша) была политически ненадежной, то и переход в китайское гражданство ничего бы не изменил. Но я полностью ручаюсь, что в политическом плане за ней ничего плохого не числится.

С другой стороны, она очень привязана к своему народу. Она русская, выросла в Москве, все национальные обычаи стали ее второй натурой. Поэтому она нередко тоскует по Родине, не оставляет желания съездить туда. У нее в СССР живут родственники (простые люди, среди них нет ни одного руководящего работника), сейчас она переписывается только с невесткой и единокровными сестрами. Скучает по ним и очень радуется, получая их письма. Поэтому я полагаю, что, если предложить ей расстаться со своей страной и перейти в китайское гражданство, она ни за что не согласится. Если я начну ее принуждать, то вспыхнет громадная ссора, которая даже может привести к разводу. Если бы это нужно было политически, то я пошел бы на это, невзирая ни на что, но я считаю, что такой политической необходимости нет».

Первая атака была отбита. Вслед за тем Ли Лисань направил письмо схожего содержания своему другу Чэнь И, подчеркнув:

«В бытовом плане я часто иду на уступки Лизе, но в политическом плане она полностью следует за мной. Когда меня посадили в Советском Союзе, в той крайне тяжелой обстановке она не покинула меня именно потому, что доверяла мне. И я верю, что она никогда не делала и не будет делать ничего плохого для нашей партии за моей спиной».