Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Ворота, как водится, были закрыты, но непрошеные гости перелезли через стену. Пришлось одеваться и выходить в гостиную, где нас уже дожидались. Ли Лисаню приказали:

– Собирайся! Немедленно поедешь с нами в Тяньцзинь!

Тон был категорический. Но Ли Лисань однозначно заявил:

– Никуда я не поеду!

– Мы тебя силой увезем!

– Учтите, я не выдержу поездки и умру в дороге. Ответственность падет на вас!

– Кто эти люди, Мин? – по привычке я обратилась к мужу по-русски.

Что тут поднялось! На нас заорали сразу в несколько глоток:

– Не сметь говорить на ревизионистском языке!

Тут уж и я взорвалась:

– На ревизионистском?! А на каком языке говорят русские рабочие и крестьяне? На каком говорил Ленин?!

Эти аргументы возымели действие. Хунвейбины примолкли.

Между нами начались долгие препирательства. Чем бы они закончились, неизвестно, если бы не появились люди в армейской форме. Это был патруль Пекинского гарнизона. Как эти военные узнали о набеге бунтарей? Объяснили, что кто-то из дома напротив известил их по телефону. Среди этой группы были и милиционеры.

Неожиданные защитники мягко попросили нас оставить их наедине с бунтарями. Как они увещевали их, неизвестно, но все прошло тихо-мирно, без криков. С рассветом тяньцзиньцы покинули наш дом.

У меня с души камень свалился. Для беспокойства за мужа были все основания: он действительно настолько ослаб, что не выдержал бы дальней поездки. Ли Лисань приписал внезапное появление спасителей вмешательству Чжоу Эньлая, который оставался его последней надеждой. Ждал дальнейших шагов, но вышло все наоборот.

В конце мая произошло событие, которое как бы приподняло завесу над нашим будущим. Однажды, когда я вернулась откуда-то домой, муж мне сказал:

– Я видел, что Алла писала что-то за письменным столом. Поищи в ящике.

Я удивилась такой просьбе, но выдвинула верхний ящик стола, и сразу на глаза мне попалась тетрадь – некое подобие дневника. Нехорошо, неэтично, конечно, читать чужие мысли, доверенные бумаге. Но я, доверяя интуиции мужа, нарушила этот морально-этический запрет.

Открыла первую страницу и в ошеломлении опустилась на стул. Дочь писала, что только что ей стало известно содержание выступления члена Комитета по делам культурной революции Ци Бэньюя, который заявил на встрече с цзаофанями и хунвейбинами, что Ли Лисань – не «дохлый тигр», а действующий контрреволюционер, поддерживающий тайные контакты с заграницей, а Ли Ша – крупная советская шпионка и что с ней нечего церемониться, потому что она не иностранка, а китайская гражданка.

Затем в дневнике следовали слова, от которых сердце у меня облилось кровью:

«Неужели мама, которой я безгранично доверяла, оказалась такой подлой, такой негодяйкой?! Об этом открыто сказал Ци Бэньюй – значит, это правда. Кому же после этого можно верить?!»

Бедная моя девочка! Я с трудом удержалась от слез. Как легко в чистую неискушенную душу заронить зерно сомнения!

Рассказала мужу – он промолчал и еще больше погрузился в раздумье. Он, несомненно, лучше меня понимал, что значит заявление такого влиятельного лица и какие последствия для нас оно влечет. А я в тот момент чисто по-женски, по-матерински просто переживала за дочь, испытывая сострадание к ее душевной боли.

Но вот подошло время и мне испить горькую чашу страданий.

По городу расползались слухи о нашей «шпионской деятельности». Из дацзыбао, расклеенных повсюду, доверчивый читатель узнавал, что Ли Ша связана не только с советским, но и с другими посольствами, что она ходит туда не одна, но и со своими дочерьми, которые, как видно, ей помогают. Источником этой «ценной информации» был все тот же Чэнь Чанхао, на которого ссылались составители дацзыбао. Поистине, нет предела человеческой подлости!

Из тех же дацзыбао стало известно об образовании всекитайской организации «Пункт связи для борьбы с Ли Лисанем», объединившей разные хунвейбинские организации не только Пекина, но и других регионов. Они решили взять дело в свои руки и раскачать немолодых и довольно инертных аппаратчиков из Северного бюро.

9 июня меня вызвали на встречу с одной «революционной организацией» в нашем институте, а затем отвезли в этот «Пункт связи», где мне напрямую заявили, что я связана с советским посольством и иностранной разведкой и совершила тягчайшие преступления, а китайское подданство приняла «с тайной целью замаскировать свои подлые делишки». Велели серьезно обдумать и подготовить «чистосердечные признания».

Обсуждая с мужем эту беспардонную клевету, я не выдержала и обронила:

– Если бы все это происходило в Советском Союзе, нас давно бы уже посадили.

Услышав эти слова, Ли Лисань каким-то особым взглядом испытующе посмотрел мне в глаза и ничего не промолвил.

Позднее, уже оказавшись за решеткой, я не раз припоминала тот разговор, глубокий взгляд Ли Лисаня и все больше убеждалась в том, что он все уже понимал и его молчание было признанием неотвратимости нашего ареста.

Тем не менее он пытался бороться до конца. Помог мне составить письмо Чжоу Эньлаю с просьбой расследовать обвинения в шпионаже, внести ясность в этот вопрос и восстановить истину. Напрасно!

Через несколько дней, видимо, следуя указанию о том, что со мной церемониться не надо, бунтари одной из массовых организаций Северного бюро потащили и меня заодно с Ли Лисанем на «собрание борьбы».

В актовом зале яблоку негде было упасть – сплошное море черных голов. Тысячи глаз устремлены на сцену, где в центре стоит Ли Лисань, а с каждого боку – по три человека, «совместно критикуемых». Это все секретари бюро, а среди них и я, крайняя слева. У каждого из нас на груди табличка, указывающая на разряд «преступления». На моей крупными иероглифами написано: «советская ревизионистская шпионка Ли Ша».

Успеваю бросить взгляд на переполненный зал и убеждаюсь, что большинство присутствующих – это студенты, в том числе из нашего института. Любопытно ведь посмотреть, как разоблачают крупных советских шпионов. Такое не часто приходится лицезреть. Нам, критикуемым, приказывают стоять по стойке «смирно»: вытянув руки по швам, ноги вместе, голова опущена. Монотонным, нудным голосом зачитываются обвинения в адрес Ли Лисаня. О нас шестерых ни слова. Мы, видимо, просто гарнир, подаваемый к основному блюду. Но это блюдо оказывается совсем пресным: никаких сенсационных разоблачений.

Долго стоять, как приказано, трудно: ноет поясница, затекают ноги и шея. Пытаюсь осторожно переменить положение и тут же получаю грубую подножку от надзирающего за нами хунвейбина, слышу его резкий окрик: «Стоять!» Бросаю украдкой взгляд на соседа, секретаря Северного бюро, и вижу его багровое от прилива крови лицо: у него высокое давление, стоять ему в предписанной позе трудно.