Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Этот придуманный внук, которому я дала имя Сережа, стал для меня почти реальным существом. Я держала его на руках, возила в колясочке, чувствовала молочный запах младенческой кожи, и мне становилось так хорошо, так тепло на душе! Он согревал мою тюремную жизнь.

И вот теперь у меня и вправду есть внук – не Сережа, но Павлик. Скорей, скорей бы подержать его на руках! Но до этого было еще далеко.

Странно, но в рамках всей этой сочиненной семейной жизни, помогавшей вырваться за стены тюремной камеры, почему-то не находилось места моему мужу. Я не видела его в своем воображении. (Подкорковое осознание невозможности встречи? Предчувствие?) На свидании я, конечно, несколько раз задала девочкам вопрос об отце, и их упорное молчание повергло меня в тревогу: «Почему они уходят от ответа? Плохой признак, очень плохой». При этой мысли внутри у меня все замирало, но по-прежнему хотелось верить, что Ли Мин жив и мы освободимся вместе.

– Когда пойдете к отцу на свидание, не забудьте купить сигареты. Лучше всего его любимую марку «Чжунхуа». Он не может жить без сигарет, – наказывала я дочкам.

Если бы я знала, какую бурю чувств подняла у них в душе эта просьба!

Мне мои родные девочки притащили огромное количество давно не виданных и даже забытых вещей: хлеб, конфеты, печенье, фрукты, простоквашу, которую я съела тут же, на месте, испытав истинное блаженство. Помнится, меня поразил многофункциональный перочинный ножичек, которым зять ловко открыл одну из баночек со снедью. (Вот до чего я одичала в замкнутом пространстве!)

Мои девочки потратили на все эти покупки больше 20 юаней – немалые по тем временам деньги, если принять в учет, что Инна получала 56 юаней в месяц, а Ляля, как простая работница, и того меньше – 28 юаней.

Свидание наше длилось долго – более трех часов, и при этом никто из тюремщиков не появлялся, не мельтешил перед глазами. Мы сидели рядом, могли обняться, подержать друг друга за руки. Конечно, может быть, кто-то подслушивал за дверью или имелось для этого устройство. Кто знает? Но важно, что у нас по крайней мере была иллюзия того, что мы одни.

В мае 1975 года не совсем понятные вещи стали происходить в тюремном коридоре. Рано утром и по вечерам, до отбоя, когда по тюремному расписанию все должно было бы стихать, слышались шаги и тяжелое хлопанье дверью. Что бы это значило? Массовые выводы на допрос или перевод куда-то? Я терялась в догадках.

Вернувшись в камеру после свидания с дочерьми, я особенно остро почувствовала себя запертой в четырех стенах, тоска по свободе защемила сердце. Слабым утешением служили только надежда на следующее свидание да те недоеденные яства, которые мне разрешили забрать с собой в камеру. Правда, доесть их я не успела.

Через пару дней в неурочный час заскрипела и моя дверь. Надзирательница сунула мне в руки какую-то вещь. Что это? Боже праведный, да это же моя черная сумка, которую у меня отобрали при аресте! Только теперь она была раздутая, пузатая от засунутых в нее вещей. Я раскрыла и извлекла оттуда светлое летнее платье, порядком измятое и пожелтевшее, нижнее белье, авторучку и наручные часы. Все показалось мне совершенно незнакомым и чужим.

– Это не мои вещи, – сказала я.

– Как не ваши? – удивилась надзирательница. – Ваши, конечно. Посмотрите хорошенько, все ли тут. Часики не ходят, я проверяла. Но ничего, почините потом.

При словах «почините потом» я чуть не задохнулась от радости: «Значит, меня выпускают из этого каменного мешка!»

Поспешила признать все вещи своими и даже, помнится, подписью подтвердила их получение. Надзирательница удалилась, а я в волнении забегала по камере: «Выпускают! Выпускают!» – звенело у меня в ушах. Ночь провела без сна. Радость душила меня.

Утром, лишь только я успела проглотить миску привычной жидкой кашицы, за мной пришли. Без слов повели в комнату допроса. За столом сидели двое в военной форме. Они вежливо справились о моем здоровье и объявили, что у меня нашли язву двенадцатиперстной кишки. Слава Богу, что не рак!

Затем с места в карьер объявили:

– Собирайте вещи: вы покидаете тюрьму.

– Куда же я поеду?

– В провинцию Шаньси, город Юньчэн.

– А там что – опять тюрьма?

– Нет, нет! Вы там будете проводить свои преклонные годы.

Хорошенькая перспектива! Меня охватили противоречивые чувства: с одной стороны, наконец-то я вырвусь из этого каземата, где мне осточертело каждое пятнышко на стене! С другой стороны, это значит, что меня высылают из Пекина, разлучают с дочерьми. Что меня ждет в глухой провинции, где нет ни единой знакомой мне души? На что я буду жить, как будет обставлен мой быт – тоже неизвестно. И мне вдруг стало даже жалко оставлять мою камеру, хоть и опостылевшую, но с уже сложившимся, устоявшимся укладом жизни.

Но через мгновение радость ожидающей меня свободы развеяла все эти опасения – будь что будет, все лучше, чем эти ненавистные стены!

Получив сигнал, что разговор окончен, я с непривычной резвостью вскочила с бочонка и отправилась собирать вещи.

Их, конечно, было не бог весть сколько. Обременяли только кулечки и пакетики с продуктами, принесенные дочерьми. За четыре дня, прошедших с нашего первого и последнего свидания, я не успела все съесть, да и, признаться, не торопилась – растягивала удовольствие, смаковала. Иногда страж, подсматривавший в глазок, кричал из коридора:

– Ты что там жуешь?

На что я не без гордости отвечала:

– Мне разрешено – дети принесли передачу.

Такой ответ удовлетворял солдатика. Теперь во время сборов меня занимал один вопрос: «В чем же я поеду? Уж не в этом ли одеянии черного ворона?»

К счастью, это было не так – мне выдали новый комплект одежды: шерстяные брюки, приличную блузку и жакет из синтетической ткани принятого тогда прямого кроя. Я попросила дать и новую обувь – старая уже износилась до неприличия, и мне принесли матерчатые китайские тапочки с парой носков.

Когда я сбросила опостылевшую тюремную одежду, то испытала огромное удовольствие, почувствовав себя не зечкой, а женщиной, и, как показалось мне, даже элегантно одетой. Удивило, что все пришлось мне впору. Как позже выяснилось, все это было куплено на мои же деньги – 200 юаней, конфискованные при аресте.

Сборы закончены. Я окинула прощальным взглядом свое многолетнее пристанище, и что-то шевельнулось в душе. Нет, это было не чувство грусти при расставании, а скорее сожаление о бездарно потерянном времени – восемь ушедших в пустоту монотонных лет. Что же меня ждет впереди? Хуже, наверное, не будет. А пока свобода, долгожданная свобода!

И вот я выхожу за дверь, которая захлопывается за мной, надеюсь, навсегда. Иду по коридору, а мои пакетики и кулечки несут сопровождающие, как в добрые старые времена. Сподобилась! Ведь прежде при переселении из одной камеры в другую (это происходило не раз) я тащила все вещи сама, сгибаясь под тяжестью ноши – на меня наваливали и матрас с одеялом, и труды классиков марксизма, которые дозволялось читать. А надзиратель шагал впереди и хоть бы пальцем шевельнул, чтобы прийти на помощь!