Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего что я куру?

Не тут*то было. Я не учел бойцовского характера Тамары Хмиа-дашвили. Через два месяца в телефонной трубке раздался ее голос:

— Как наши дела?

— Какие дела? — искренне удивился я, силясь вспомнить, кто это и о чем идет речь.

Отвечено было, что звонят из Одессы и речь идет о сценарии. В голове тут же зашевелился обездоленный участник съемок «Броненосца „Потемкина"»…

— Нет, нет, о «Потемкине» не надо. Мы же договорились о Пушкине…

— Да, да, я работаю, обязательно напишу…

Каждые два месяца она звонила, торопила, говорила, что режиссер ждет. Через год я был вынужден написать этот сценарий — понял, что Тамару эта история настолько очаровала, что никакого списания аванса она не допустит. Генка научил меня, что после написания заявки лучше вообще ничего не писать, а прямо списывать аванс под творческую неудачу. «Если у тебя со студией хорошие отношения, — говорил Шпаликов, — они это сделают с преогромным удовольствием и заключат с тобой новый договор».

На это, честно говоря, я и рассчитывал. Но Тамара не хотела и слышать про ни про какие «творческие неудачи». Выхода не было.

— Ну как, написали? — спросила в очередной раз Тамара.

— Написал.

— Тогда прилетайте.

— У меня денег нет.

— Мы оплатим.

Я прилетел, Одесса уже не выглядела приветливой и светлой. Тани в Одессе не было, было скучно. Трунина уже не было тоже — гебисты отчаялись получить от него сценарий и погнали его. Да ему и самому уже не резон было сидеть в Одессе: мама, жившая в этом городе, умерла.

А я привез текст, шелестящий тем еще настроением, той весной, теми акациями.

Тамара прочитала, захлопала в ладоши:

— Ой, да это лучше в сто раз, чем «Сто дней после детства»! Ой, какая будет картина! Сейчас я вас познакомлю с режиссером.

Так впервые, как сценарист игрового кино, я встретился с режиссером. Ко мне вывели какое*то существо, сразу же, еще до первого произнесенного им слова, показавшееся мне отвратительным. Я сам поразился взявшемуся ниоткуда заряду ненависти к этому человеку, собиравшемуся снимать то, что я написал. Он попытался сказать какие*то три вполне безобидных фразы, я ответил какой*то грубостью, возможно даже, и хамством. После каждой новой фразы во мне зрели самые черные пожелания в отношении соавтора будущего фильма. Я прикинул, что после этого, сейчас сдаваемого первого варианта еще будет полгодика на второй и третий варианты, и мысленно пожелал экранизатору своего сочинения за это время мирно рассосаться на атомы и как-нибудь безболезненно дематериализоваться.

Когда*то Катя пела мне веселую частушку:

Сейчас у меня было именно это ощущение — что какой*то чужой человек собрался натоптать в любовно построенном мною доме. Этот дом уже начинал жить своей собственной жизнью, был населен дорогими мне людьми. В доме скрипели ставни, доносился шум моря, мимо с грохотом проносились трамваи… На кой черт мне нужен какой*то там режиссер! Я вдруг понял, какие чувства испытывают, глядя на меня, сценаристы. Слава богу, я сумел вовремя прекратить творческие взаимоотношения с ними и, уйдя от этого вечного конфликта, стал писать для себя сам. Вскоре начались съемки «Спасателя». «Наследницу по прямой» как творческую неудачу списать не получилось. Когда Тамара звонила мне, я пускался в объяснения:

— Ты же не зверь, Тамара! Ну как я могу одновременно снимать «Спасателя» и переделывать «Наследницу по прямой»? Ты же понимаешь? Ты же разумная женщина?

— Да, понимаю, — говорила она, чутьем ощущая, что что*то здесь уже не так.

Но и эпопея «Спасателя» наконец прикатилась к концу. Опять раздался звонок, и тот самый юноша, оставшийся в моей памяти незаслуженно порочным, сказал, что Тамара Хмедиашвили просила забрать окончательный вариант сценария, потому что он, этот самый юноша, уже должен приступать к съемкам.

Я ответил, что должен сделать еще одну редакцию, попросил перезвонить через две недели, а сам помчался к директору «Мосфильма» Сизову, бухнулся на колени и признался в страшном грехе:

— Я тут одну халтуру смастерил. Я за нее и деньги получил, и аванс, и за первый вариант. Всего четыре тысячи…

— Ну? А от меня*то чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы мой сценарий из Одессы выкупили, я его сам сниму…

— Во что ты меня втравливаешь? Зачем мне со Збандутом портить отношения?

Все-таки он взял у меня почитать сценарий, который, как и все прочие мои художественные сочинения, произвел на него впечатление удручающее.

— Чтобы я из-за этого дерьма ссорился с хорошим человеком? — спросил меня Сизов при следующей встрече. — Ты сам во все это влез, сам и выкарабкивайся…

Его отказ еще более подогрел мою новую жажду непременно снимать «Наследницу по прямой». Что же предпринять, чтобы вернуть себе сценарий? Я опять поплелся к Ермашу.

— Про что там? — спросил Ермаш.

— Рассвет… — привычно начал я.

— Ну?

— Море…

— Понимаю. Одесса.

— В рассветной полумгле виднеется…

— Понимаю.

— Здесь идут титры, — продолжал я, показывая ладошками, как и куда они идут…

Через полтора часа он позвонил Збандуту:

— Отдай ребенку сценарий. Все деньги мы тебе переведем.

— Как же так? У него такие искренние глаза! — попытался печалиться Збандут. — Мы не ожидали, что он всадит нам нож в спину!

— Такая уж у них профессия, — отвечал при мне Ермаш. — Ни в какие их искренние глаза ни на секунду верить нельзя.

К тому моменту, когда я вернулся из Одессы, с натурных съемок «Наследницы по прямой», мои семейные обстоятельства уже запутались так, что домой возвращаться никак нельзя было. И где дальше мне жить — тоже непонятно было. Предстояли большие досъемки в павильоне, и я поселился на «Мосфильме». Лучше было, конечно, снять на это время квартиру, но искать ее было некогда, да и найти по нормальной цене в каком*то нормальном районе оказалось практически невозможно. А потому я стал ночевать в кабинете у Льва Оскаровича Арнштама; утром, спрятав в канцелярский шкаф подушку, умывшись в казенном туалете, спускался в павильон. Съемочный процесс для меня становился подобием мартеновского, во всяком случае по части своей непрерывности. Декорация представляла собой уютную одесскую квартиру, в одной из комнат я тоже устроил себе что*то вроде временного жилища и там проводил свободные минуты.

И вот когда я, пока ставили свет, прилег вздремнуть в своем павильонном лежбище, из тьмы осторожно возник Паша Лебешев. Я уже и до этого стал замечать, что он вдруг проникся ко мне какой*то особой, неестественной нежностью, с участием время от времени заглядывал мне в глаза, вздыхал: «Черт! Это ж у тебя не жизнь!..» Я кивал головой, молчаливо благодаря старого товарища за доброту сердца, еще не ведая, что Паша вынашивал очень неординарный, с большим прицелом межконтинентальный план.