Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего что я куру?

— Ладно, — подумал я. — Схожу-ка посмотрю, как действует эта самая красивая книжица…

Я позвонил директору, сказал, что хочу повидаться — выражений радости в ответ не услышал.

— Я ж уже видался с вашим директором. Какой смысл? — вяло спросил он.

— Я приду — объясню, — нагловато продолжал я, уже сам начав слегка давить тот самый государственный форс, которому пытался учить Славу.

— Ну, приходите.

Просидев в предбаннике минут двадцать пять, я наконец попал в начальственный кабинет. Не отрывая от кресла задницы, он исподлобья посмотрел на меня — во взгляде чувствовалась стальная андроповская выучка.

— Здравствуйте, я — секретарь Союза кинематографистов СССР, — начал я, прикидывая в уме, как бы половчее ввернуть ему эту самую волшебную книжечку. — Мне хотелось бы…

— Не важно, что вам хотелось бы. Существует режим города Ялты. Существует режим этой гостиницы. Я вашему директору сказал ясно: в «Ореанде» вы снимать не будете. Зачем вы пришли?

— Нет таких режимов, которые не предусматривают исключений для случаев, когда это необходимо.

— Есть такие режимы!

— Нет таких режимов!

— Если вы пришли спорить, то вот вам мое слово: в эту гостиницу вы войдете через мой труп.

— Если вы настаиваете именно на этом, то будет труп…

— Выйдите вон.

Кровь хлынула мне в башку. Я вышел вон и прямиком отправился в почтовое отделение. Показал и там свою секретарскую книжечку, произведшую на работников связи впечатление, они мне выдали какой*то специальный бланк, на котором я написал: «Первому секретарю ЦК КПСС Горбачеву Михаилу Сергеевичу» — и далее со всеми стилистическими ухватками опытного доносчика начертал текст телеграммы примерно такого рода: «В то время, как мы, не жалея живота, теряя последние золотые зубы, напряженно боремся за идеалы начатой партией перестройки, всякая рутинная сволочь, в невиданном количестве окопавшаяся на местах, всеми силами мешает нам. Мы, кинематографисты, недавно проведшие свой революционный V съезд, воплощаем его решения в жизнь путем съемок прогрессивных кинокартин, но все старое, отжившее гнусно пытается сорвать наши патриотические планы… В связи с чем, как гражданин и обозначенный выше патриот, в двухдневный срок настоятельно требую публично наказать директора гостиницы «Ореанда», вплоть до расстрела без суда и следствия у памятника Ленину, на центральной площади Ялты, у почтамта, откуда, весь в слезах, дорогой Михаил Сергеевич, мол, я и калякаю сейчас вам эту маляву (раз он сказал «через мой труп», пусть будет труп), — в противном же случае будет сорван план выхода к зрителю самой перестроечной картины, которую воображение себе только может представить. Помоги, милый дедушка! Секретарь Союза кинематографистов СССР Ванька Жуков».

Роскошная, помню, сочинилась телеграмма, просто куколка, выдержанная в наикрутейших канонах классического русского доноса и любой партийной демагогии.

Разродившись этими двумя выдающимися страницами, я вдруг выяснил, что денег у меня с собой нет. Телеграфистка, сознавая ответственность врученного ей писания, почти извиняясь, говорила:

— Товарищ, без денег мы никак не можем… Я вас понимаю, дело государственное, да я и сама этого директора знаю — жуткая сволочь, но такой нерушимый у нас порядок в предприятиях связи.

Я вызвонил директора картины, он тут же приехал с деньгами. Потом телеграмму надо было удостоверять всеми возможными документами: еще раз покрутили в руках и вписали в какой*то тайный список номер моей волшебной книжки, подпись заверили круглой печатью с гербом СССР, маляву отправили.

Я понимал, что втягиваюсь в опасную игру. Если, скажем, Горбачев пошлет меня с моим доносом подальше, то уж лучше после этого вообще уезжать из Ялты от позора, закрывать картину. Но остановиться я уже не мог, меня обуял неведомый мне ранее сладкий государственный кураж.

О телеграмме на всякий случай я никому ничего не сказал. С ужасом ждал, чем дело кончится.

Следующий день я провел прескверно. Кажется, что*то снимали, может, потом выпивали, даже наверное — теперь уже трудно вспомнить. На послезавтрашнее утро у дверей номера раздался едва слышный шепот и тихий стук, больше похожий на царапанье. Встаю, в одних трусах открываю дверь, вижу, какой*то неизвестный мужик мнет в руках шляпу.

— Я директор вашей гостиницы «Украина».

— Что случилось? — спрашиваю, в ужасе перебирая в уме все известные мне многочисленные прегрешения против гостиничных правил.

— Извините, что мы вас беспокоим в такое раннее время. Вы отдыхаете, я вижу. Но там за углом, — мужик боднул головой за угол темного гостиничного коридора, — там директор «Ореан-ды» и заведующий «Интуристом» города Ялты. Они очень просят вас принять их.

— Как принять? — спросонья ничего не соображал я, пугаясь еще больше. — Где принять?

— По неотложному делу. Очень просят.

В номер проникли две жалчайшие человеческие тени — тот, который два дня назад выставлял меня из своего кабинета, и тот, который был над ним начальником.

— Ради бога, извините нас, вероятно, вышло ужасное недоразумение…

Принимал я их, накрывшись одеялом, по-прежнему без штанов, возможности надеть которые высокие визитеры мне не дали. Еще вчера один из них, я это знал, ни секунды не задумываясь, с большим удовольствием пристрелил бы меня где-нибудь на хозяйственном дворе вверенной ему «Ореанды» из своего табельного ствола и никогда не вспомнил бы про то дерьмо, на которое он вынужден был спортить казенный патрон.

— Извините, — почти шепотом начал именно он. — Может быть, я был неосторожен в выражениях, но я имел в виду не то, что вы подумали. Я имел в виду, что с нас сейчас тоже строго спрашивают. Разумеется, вы будете снимать там, где вам нужно. Хотите, мы немедленно переселим вас? У нас в «Ореанде» значительно комфортабельнее…

Сердце мое билось часто. С одной стороны, мне открывалось, какой я теперь великий государственный шишак. Но с другой стороны, сознание этого ни малейшей радости не приносило — какая же, оказывается, исключительная гадость вся эта вонючая государственная жизнь! На государственность моей жалкой фигуры без штанов вполне немедленно можно было найти государственность другой, моей, скажем, шибко покруче, и в итоге я сейчас должен был бы не развязно валяться в постели, а, в свою очередь, где*то перед кем*то извинительно хлюпать носом и мять в руках шляпу, если бы она у меня была. Не имеющая ни начала ни конца паскудная система фантомно превращающихся друг в друга бесконечных холуев и хамов.

Потом мне показали телеграмму «оттуда»: «Снять немедленно всех на хрен. Три дня на смену руководства. Обеспечить прогрессивным кинематографистам и лично Ивану Жукову, секретарю Союза кинематографистов СССР, режим наибольшего благоприятствования в их нелегкой культурно-перестроечной работе. Главный Дедушка».