Максимилиан Маркс - Записки старика

Будучи еще холостым, он соблазнил девушку, дочь дворового человека в своем смоленском имении Ляхове, лелеял ее, окружил прислугой и, уезжая в Москву, приказал всем своим крепостным беречь и уважать ее. В Москве нашел себе невесту и, чтобы сбыть с рук ненужную теперь мебель, выслал приказ своему бурмистру обвенчать ее со старым крестьянином, обремененным большим семейством от первой жены, неисправным ни во взносе податей и повинностей, ни в работе на барщине, и в приданое снабдил ее лошадью, коровою и 25 рублями денег.

И что же? Бедную женщину побоями и толчками втащили в церковь, не смотря на ее стон и крик, обвели вокруг аналоя [201] Столик в Православной церкви, используемый как подставка для икон и церковных книг. и отвезли в деревню к мужу. Едва ли прежде когда помещичья власть доходила до таких безобразий до каких дошла она в смоленской губернии по возвращении Друцкого из Петербурга. Отец несчастной бросился было в Смоленск к архиерею и губернатору: его возвратили под конвоем домой и отшлепали на славу. Жалко было смотреть на саму жертву прихоти, насилия и самодурства: нелюбимая мужем, ненавидимая его семьёй и пренебрегаемая всеми, она в грязном белье и с какой-то тряпкой на голове, сидела у ворот на земле, подпёрши бороду коленями, и обхватив свои ноги руками, смотрела куда-то вдаль так бессмысленно, что при одном взгляде на нее, нужно было сознать, что в этой грациозной даже форме человеческого тела не было уже ничего человеческого.

«Его сиятельство Граф по милости своей обеспечивает ее судьбу, и я благословляю. Чего же тебе еще нужно?» – сказал архиерей отцу ее.

Лучшего ответа от преосвященного Тимофея и нельзя было ожидать.

Избранный дворянством в попечители смоленской гимназии граф стал так помыкать и начальством, и учителями, что те поневоле должны были протестовать против самодурных его распоряжений. Сторону попечителя принял отец предводитель дворянства со всеми своими детками, а противоположную – министерство просвещения. Переписка длилась довольно долго и окончилась тем, что г-н попечитель, сознавши свою некомпетентность, отказался от занимаемого им поста и был сменен.

Венгерская война прошла незаметно. Почтеннейшая смоленская публика, читавшая только одни московские ведомости и не имевшая никакой претенсии к иностранным газетам, узнала о ней потому только, что Кн. Варшавский, пред которым мятежники положили оружие, торжественно встречен государем и награжден фельдмаршальским жезлом.

Зато крымская война едва ли где в других местах России (кроме Москвы) была встречена с таким жаром, восторгом, и почти исступлением.

Повторялось везде, даже на улицах кстати и некстати. Явились какие-то […] [203] 4 слова не разбор. , а после и Марш смоленского ополчения maestoso e risoluto [204] Величавый и храбрый (итал.). , громкий, трескучий и заунывный вместе. Все это было произведением смоленских виртуозов, и смоляне восхищались ими чуть-чуть не целый год. После как-то про них и совсем забыли. Марш был сочинен каким-то немцем, фамилии которого я не помню, а знаю только, что в то же время он занят был композицией русской оперы «Леший», отдельные номера которой разыгрывались в зале дворянского собрания. Другой немец, капельмейстер и хороший знаток музыки уверял, что в третьем минорном колене смоленского марша в самом деле слышится мотив народного pastorale «ты поди, поди, коровушка» [205] Известная народная песня «Ты пойди, моя коровушка, домой». Исполнялась в т. ч. Чеславом Неменом. .

Смоленска кипел патриотическим энтузиазмом. Только и разговоров было о войне и победах. «Шапками закидаем эту сволочь» – «Шапками вбросим нахалов в море» – «Напрем, ударим, победим!» – «Не нужно нам их вино и шелков, есть свои в Крыму и на Кавказе, а мало их – так есть меды и кислые щи!» – «Вот посмотрим, как эти нищие обойдутся без нашего хлеба» – кричали смоляне и в то же время хлопотали о пособии из казны на прокормление умирающего с голоду народа. Чиновникам (кроме служащих министерства просвещения) выдана была невзачет треть годичного жалования, а крестьян за недосугом позабыли, хотя в запасных магазинах наличного хлеба нашлось что-то меньше нуля, т. е. какие-то отрицательные количества, называемое долгом на помещиках, и значащееся временно на бумаге до появления нового всемилостивейшего манифеста Николая Павловича, который однажды в бытность свою в Смоленске выразился даже так:

– Ежели бы я не был императором всероссийским, то желал бы быть губернатором смоленским.

Особенно эффектны были выборы в офицерские чины ополчения. Кн. Друцкой, стоя перед портретом Государя, говорил пламенную речь, поворачивался и бросался то к портрету, то к публике, размахивал руками, бил себя кулаками в грудь и сыпал самые блистательные фразы, заимствованные из речей героев древней, средней, новой и новейшей истории. Грудной ящик князя оказался с отличнейшим резонансом, потому что кулачные удары в него были слышны на хорах обширного и высокого зала.

– Государь! Мы прольем последнюю каплю нашей крови и ляжем костьми, защищая тебя и отечество! – кричал он с грудобитием, обращаясь к портрету.

– Заложим жен наших и детей, и пойдем поголовно, стар и млад, – говорил он, повернувшись к дворянам, как будто жен их и детей взял бы кто-нибудь в заклад, и будто они нужны кому-нибудь, хотя бы даже Ицке Закошанскому.

– Иду, государь, иду! А за мною все доблестное смоленское дворянство! – это к портрету.

– Дети мои! Как же мне расстаться с вами! Нет! Я останусь здесь оберегать ваших жен и детей! – это к любезнейшим детям-дворянам.

И последнее желание его исполнилось – он остался. Начальником ополчения смоленской губернии избран старый генерал Гернгросс, а смоленским уездным командиром – поручик граф П. П. Букегевден.

Последний, подражая Александру Великому, Аннибалу и Суворову, вел свой отряд, идя пешком, спал на сырой земле под шинелью только, питался однако же пищею со всеми ополченцами, и, едва вышел из границ своей губернии, заболел тифом и умер.

– Уж слишком дурил, – говорили все его поклонники и знакомые.

– Когда не дюж, не берись за гуж! – прибавляли другие, и только очень немногие сказали короткое, но сочувственное «жалко!», на которое по всей справедливости он все-таки заслужил.

По поставке ополчения и выходе его, Смоленск, как будто сваливши гору с плеч, успокоился. Мало его занимали известия из Севастополя, день ото дня худшие и худшие. Вступление на престол Александра Николаевича и парижский мир несколько однако же его расшевелил. Радостно поздравляли смоляне друг друга с окончанием войны «Да ну ее, опротивела!» – говорили с омерзением прежние ретивые охотники до медов и кислых щей.