Сергей Красиков - Возле вождей

— Это были не встречи друзей-соратников, — возмущался он, — а сборище садистов. Все время надо было быть начеку и ждать подвоха.

Предлагают тост, ты, естественно, поднимаешься, говоришь, пьешь. Садишься и чувствуешь жопой жар, склизь или холод. Оказывается, пока ты стоял, тебе подставили под ягодицы гуляш с подливой, торт или холодец.

Естественное желание при этом дать кому-то по морде, но ходишь мартышкой с красным задом, непристойно рычишь от бессилия, а лицом выражаешь верноподданническую угодливость.

Сталин при конфузе старался не присутствовать и как бы случайно уходил за дверь. Но когда такую шутку проделали однажды с Николаем Михайловичем Шверником, а я, случайно припозднившись, неслышно подошел к входной двери, увидел вождя, заходящегося от смеха, мне стало ясно, что все эти безобразия проделываются с его высочайшего соизволения.

Опаздывать на мальчишники, так же как и сбегать с них, считалось немыслимым преступлением.

Опоздавший должен был под дикие взбадривания принять штрафной штоф, огромный турий рог зелья, и после этого поддерживать застолье наравне со всеми.

Понятно, что после выпитого рога вина человек быстро пьянел, молол чепуху (что у трезвого на уме, у пьяного — на языке).

А прокурор Лаврентий Берия и Верховный вождь Сталин только этого и ждали (мели, Емеля, твоя неделя… утро вечера мудренее…).

Я, человек на выпивку не слабый, и то не раз сбивался с курса. А постоянно опаздывавший Шверник просто панически боялся турьих рогов, но они ему всегда доставались. Пьяный, он тут же сваливался и засыпал. Не могу утверждать, умышленно ли засыпал или под воздействием спиртного, но засыпал основательно.

Берия неоднократно проверял, не дурачит ли вождя этот еврей Шверник, для чего и сирену над сонным включал, и из пистолета холостыми в потолок палил, и водой из кувшина однажды Михалыча окатил, но с того как с гуся вода. Только губами почмокает, ручкой на манер балерины сделает и продолжает посапывать.

Сталин никогда не напивался. Вина потреблял в основном хорошие грузинские: киндзмараули, мукузани, хванчкару, цинандали.

Семен (имеется в виду С. М. Буденный) или Клим (К. Е. Ворошилов), перепившись, брали в руки баяны и либо пели, либо шли в пляс. Буденный бесподобно «цыганочку» откаблучивал, Микоян «лезгинку» на пуантах изображал. Но все его танцы были похожи один на другой: и русские, и кавказские, все они брали начало с «лезгинки». Я — «гопака» выдавал.

Знаете ли вы, молодой человек, что украинский «гопак» — это никакой не танец, а своеобразный вид единоборства. Приседаю я перед Сталиным, прыгаю, а сам мысленно как бы удары ему наношу. Так иногда хочется его отгопачить, удержу нет. Думаю, и Анастас те же чувства испытывал, решительно размахивая руками в «лезгинке»: считаю, отлезгинить Сталина хотел.

Разойдемся, бывало, дом ходуном ходит. В глазах вождя веселые искорки поблескивают. Любил мужские застолья восточный деспот. А песню прямо-таки обожал.

Среди певцов особо выделялся Клим. Так, бывало, затянет звук «у» в песне «Летят утки», думаю, от Волынской до Крыма утки долетят, гуси назад вернутся, а он все еще «ууу» гудком тянет. Сталин за это У Климом его называл.

Сам Верховный пел чисто поставленным голосом. Имея отличный слух, он в песне, как и в жизни, хотел быть лидером и вел за собой остальных.

На мужские посиделки часто приглашалась Светлана. Она прекрасно танцевала, вкусно готовила. Но со временем великовозрастная пьяная компания стала ей надоедать, и под различными предлогами она стала ее избегать.

На ближней двухэтажной даче второй этаж был почти необитаем. При нажиме включателя свет загорался одновременно во всем здании. Прямо на дачу была подведена одноколейная ветка метро, но мы ни разу на метро к даче не приезжали.

Здесь, как и во всех других дачах, имелись радиолы и большие коллекции пластинок с русскими, украинскими, грузинскими народными песнями, пластинками оперной и балетной музыки.

Устанем, рассядемся и под пластинки подтягиваем. Получалось вроде слаженно. Сам вождь проникновенно «Сулико» исполнял, но пел всегда с глубокой грустью и печалью. Любил, выходит, Надежду Сергеевну, да несчастье разлучило.

— Никита Сергеевич, — встревал я. — Вы же одно время утверждали, что Иосиф Виссарионович чуть ли не собственноручно ее пристрелил.

Хрущев не любил, когда его перебивали напоминаниями про былые высказывания. Дергался всем телом и как бы оскаливался. Дернулся и на этот раз. Но сдержался.

— Много зла Сталин мне принес, — отвечал. — Ну я и распалился… По прошествии времени одумался вот и допустить такой мысли, что мог он собственноручно пристрелить жену в постели, вроде бы и не могу, и вроде бы допускаю.

В бешенстве Сталин мог что угодно натворить. А Надя-то не только ему возразила, но еще и с вечера ушла. Он її озверел. И мог совершить немыслимое. А позже одуматься.

По сходству характера его очень многое роднило с Грозным. Как и Грозный, вождь мог в бешенстве совершить злодеяние, а потом всю жизнь каяться.

— Но мог — это не значит, что совершил, — бурчал я.

— Многое-то вы, сегодняшние молодые, знаете, — сердился Хрущев. — Отцов перебивать не стесняетесь… — И уходил обиженным.

Имеются и другие свидетельства описаний сталинских мальчишников.

«В начале 50-х годов в 12 часов ночи меня неожиданно приглашает на Ближнюю дачу сам И. В. Сталин, — вспоминал Л. Ф. Ильичев.

Приезжаю. На даче кроме Сталина находятся Маленков, Хрущев, Берия. Уже все сидят за накрытым столом, ужинают. Пригласили меня. Спросили, что буду пить, налили хванчкары. А я ужасно голоден, времени второй час ночи, я поднимаю тост за Сталина. Пьют все до дна. А я отпил половину и чувствую — задыхаюсь. Ставлю фужер, а Берия говорит:

— За товарища Сталина надо до дна пить.

Я что-то говорю про усталость, а Берия трагическим голосом просит:

— Товарищ Сталин, разрешите я допью его бокал за ваше здоровье.

Я, конечно, понял что к чему. Схватился за фужер и говорю:

— За товарища Сталина я сам допью. — Предлагаю новую здравицу за товарища Сталина и допиваю содержимое. Сажусь за стол и вижу — мне снова до краев наполняют фужер. И кто-то из лизоблюдов, не помню кто, предлагает тост за Берия.

Сталин спрашивает:

— А почему товарищ Ильичев за Берия не пьет? Обиделся или не в ладах с органами государственной безопасности? Нэ может он, — обращаясь к соратникам, говорит Сталин. — Дайте, товарищ Ильичев, я допью ваш бокал за Лаврентия Павловича.

Я пью уже без здравицы и чувствую, как тепло растекается по всему телу, а тело становится тяжелым-претяжелым. Пили еще за кого-то и за что-то, но я уже припоминаю с трудом. Помню лишь, как рассказывал анекдоты, байки, воспоминания, и через несколько лет узнал, что после моего ухода Сталин спросил: