Сергей Красиков - Возле вождей

Из-за скверной погоды Хрущевым было принято решение перелететь из Крыма на Кавказ, из Ливадии — в Пицунду.

Пицундская дача чем-то напоминала ливадийскую. В ней имелся такой же бассейн с подогревающейся морской водой. Стоило нажать кнопку, и сделанные из легкого алюминия стены бассейна раздвигались, открывая вид на море. Создавалось впечатление, что плывешь не в бассейне, а в самом что ни на есть открытом море, ибо по желанию можно было и волны образовать, и течение воды устроить. А назрела вдруг необходимость государственными делами заняться, рядом в плавающем буе встроен телефон: бери трубку и веди разговоры хоть с Вашингтоном.

В сумеречную погоду бассейны освещались мягким электрическим светом, напоминающим свет солнца из-под вуали облаков. А потянет к сказочности, поверни включатель — и морская вода начнет переливаться всеми цветами радуги, тут не только «каждый охотник желает знать, где сидит фазан», но и каждый «фазан» может знать, где плывет хозяин.

В Пицунде Никита Сергеевич по случаю и без случая продолжал на охрану гневаться. Ни с того ни с сего потребовал от начальника внешнего караула «убрать часовых, чтобы не мозолили глаза». А военный возьми да вспыли:

— Не выполню я этого. Ибо в таком случае я не могу ручаться за вашу безопасность.

— Что-о-о-о? Как вы смеете мне возражать? Доложите по командованию, я отстраняю вас от несения службы.

Начкара отстранили. Тот с горя напился чачи, присмотрел на пляже красивую утешительницу. Шепнул на ухо другу-сослуживцу, где его в случае чего искать, и исчез с глаз долой и от главного, и от непосредственного по службе начальства.

А Хрущев в то время расхаживал метра на два впереди прибывших из Москвы членов Политбюро, поучая их премудростям житья-бытья. И не просто поучал, но по ходу дела интересовался, как поучительный урок слушателями воспринимается. При этом выяснилось, что Косыгин все поучения прослушал, за что тут же получил такую взбучку, что на глазах его выступили слезы. Попутно досталось и заместителю начальника личной охраны В. И. Бунаеву.

Обычно Н. С. Хрущев прихватывал на прогулку миниатюрный радиоприемник «Соня». Так было и на сей раз. Но при разносе Косыгина Хрущев принялся жестикулировать руками и заметил, что Косыгин испуганно отшатывается. Поняв, в чем дело, Персек повесил «Соню» на дерево, еще немного для куражу погневался, походил взад-вперед и увидел, что приемника след простыл.

— Где приемник, Бунаев? — спросил он прикрепленного.

— У вас в руках был, Никита Сергеевич, — ответил подполковник.

— Был в руках, — передразнил Хрущев. — Был да сплыл. А вот куда, это я у вас хочу узнать. — И, круто повернувшись, зашагал от компании в сторону. Зашагал навсегда. Больше эти члены Политбюро с ним компании водить не станут.

До чего довел бы его гнев, судить не берусь, но на просеке появился полуглухой и веселый Клим Ворошилов.

— Голубчик! — радостно закричал обрадованный конармеец. — Куда ты запропал? Битый час ищу. Ты отдыхать приехал или работать?.. — И, насильно подхватив Персека за руку, поволок его к уютному гроту. К Хрущеву с Ворошиловым присоединился вначале А. И. Микоян, а позже компанию дополнили А. И. Аджубей, Л. Ф. Ильичев и В. И. Поляков.

Никита Сергеевич последнее время гневался не только на охрану и на соратников, но даже и на лично преданных ему друзей — Николая Викторовича Подгорного и Леонида Ильича Брежнева за то, что те позволяли себе в его присутствии курить. Курильщиков он не жаловал. Гневался с громом и молнией, с грозными окриками и даже с рукоприкладством. Подгорного, закурившего однажды при нем на Внуковском аэродроме, он с криками: «Пошел вон!» — грубо оттолкнул от себя.

А перед очередным чествованием космонавтов на Красной площади стрепетом кинулся на закурившего Брежнева, вместе с губами схватил у него сигарету с мундштуком и так рванул, что сначала раздался резкий щелчок брежневских губ, а затем щелчок кинутого на асфальт мундштука.

— Сколько раз нужно тебе говорить: не дыми мне в лицо! Сколько раз говорить?

Будущий Генсек на выходку Хрущева никак не среагировал, продолжал разговаривать с Шелепиным, будто ничего не случилось.

Я поднял мундштук и протянул его Брежневу.

— И ты с ним заодно? — взвизгнул премьер почти в микрофон. Подбежав, снова выхватил мундштук у Брежнева и с негодованием запустил его на лестницу.

Сотрудники охраны подобрали инкрустированную дымокурню, но передавать мундштук Брежневу не рискнули: очень уж много неприятных воспоминаний нес он владельцу.

Как знать, может, именно толчки в спину, окрики и вырванный из губ мундштук и стали впоследствии теми каплями, которые и настроили членов Политбюро на смещение Хрущева.

На какое-то время дача замолкла, как бы затаилась. Но вот из грота робко вылетела песня, а следом за песней, вальяжно отфыркиваясь, вывалились раскрасневшиеся А. И. Аджубей и Л. Ф. Ильичев. Друзей распирало желание сказать друг другу самые приятные признания, какие только есть в русском языке, но так как сказать их с глазу на глаз не получалось, они решили прибегнуть к помощи подставного лица, в данном случае стоящего на посту часового. Первым отважился начать славословие Аджубей:

— А скажи-ка мне, братец, кто сейчас самый главный философ современности?

— Величайший философ современности Ныкита Сер-геевыч Хрущов!

— Никита Сергеевич, само собой разумеется. А второй кто?

— Второй вы, Алексей Иванович, — отвечал военный.

— Не! Не я, — расплывался в улыбке Аджубей. — Не я, а Леонид Федорович Ильичев, стоящий перед тобой собственной персоной.

— Да-да-да-да-да! — подтверждал Ильичев, петушком покачиваясь на носках, и еще раз подтвердил: — Да-да-да-да-да!

— А кто самый известный идеолог, интересуюсь? — в свою очередь осведомился Ильичев.

— Вы, Леонид Хфедоровыч, — сообразил часовой.

— Опять ты ошибся, братец! — поправил секретарь ЦК несмышленого солдата. — Величайшим советским идеологом по вкладу в науку и литературу является Алексей Иванович. Алексей Иванович, встань передо мной, как лист перед травой. — Аджубей встал. — Видишь теперь кто?

— Да будет тебе! — умилялся Аджубей. — За что ты меня так? Ну не надо! Прошу тебя, не надо!

— А скажи-ка ты мне, служивый, что такое кузькина мать и с чем ее едят? — потешался зять владыки.

Солдат совсем опупел от напасти, — вскинул винтовку на изготовку и заплакал:

— Вы не имеете права приставать ко мне с вопросами. Часовой есть лицо неприкосновенное и о похабных матерях знать не должон. Ишшо што выдумали, с чем ядят кузькину мать. С чем ее ядят, почем я должон знать… Стрельну вот сщас в воздух, узнаете тогда, с чем ядят.