Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Весь ужас той «вселенской» эмиграции я поняла много десятилетий спустя, прочитав замечательный рассказ Бунина «В Париже». Там повествуется о том, как в Париже русский эмигрант, бывший участник Белого движения, бежавший из Крыма, знакомится с молодой русской дамой, тоже эмигранткой, вынужденной служить подавальщицей в недорогом русском ресторанчике, где посетителей потчуют русскими обедами… Бывший военный приглашает приглянувшуюся ему даму-подавальщицу в кино. Оттуда они едут ужинать в хороший ресторан. А потом немолодой военный ведет красавицу к себе домой, видимо, в скромную, но приличную съемную квартиру. Тепло квартирки и ее достойный уют, созданный генералом, заставляют спутницу забыть о бедах эмиграции. Дама поселяется у немолодого господина. Оба они спаслись от одиночества. Все забыли, счастливы, живут душа в душу. Он заставляет ее принять в дар его деньги, хранившиеся в банке «Лионский кредит». Но тут герой рассказа внезапно умирает — прямо в метро. Похоронив его, дама возвращается в их общий дом и, увидев на вешалке старую генеральскую шинель своего возлюбленного, горько рыдает. Оплакивает она не себя и не свое, вновь наступившее одиночество — она плачет по русскому генералу, по его загубленной эмиграцией жизни, окончившейся вдали от всего, что было ему дорого и мило, — вдалеке от России.

Но вернемся снова в Крым 1920 года. Уплыли из Крыма два младших брата Булгакова. Оба оказались во Франции. Один из них стал ученым-биологом, работавшим в знаменитом Пастеровском институте.

Убили в Крыму сына известного писателя Ивана Шмелева, автора хрестоматийного рассказа «Человек из ресторана». Шмелев, безусловно, принадлежал к демократическому крылу русской интеллигенции. Он просил, умолял, чтобы его сына — 25-летнего офицера, к тому же больного, — отпустили с миром… Ничего не помогло.

Известны и имена главных крымских карателей-большевиков: это неистовая Землячка и не менее ретивый Бела Кун. Землячку (она из России, что называется, местного разлива) иначе, чем фурией, не называли. Венгр Бела Кун ей ни в чем не уступал.

Когда произошла крымская трагедия, мне было годика два-три. Но вот колесо истории повернулось несколько раз. Кажется, 1939 год. Я сижу на бревнах возле какой-то халупы, именуемой дачей, которую сняла на лето моя мама и поселила там меня, студентку, на все каникулы. В тот день ко мне приехала из города погостить Агнесса Кун — дочь того самого неистового злодея Белы Куна…

Самого его уже нет в живых: его замучили, убили, расстреляли в 1937-м на Лубянке. Убили и жену Куна — мать моей подруги. А в то лето их дочь Агнесса старается вызволить из лап НКВД своего мужа — тоже венгра, писателя Гидаша.

Скажу наперед, Агнессе это удастся. До самой смерти Гидаша (он умер в преклонном возрасте) она проживет с ним в мире и согласии много лет в Москве, а потом в Венгрии, в охраняемом особняке.

Однако в 1939 году прекрасное будущее Агнессы покрыто мраком неизвестности. Тем не менее она держится прекрасно. И помню, как сейчас, старается вытянуть из меня историю крымской трагедии в пересказе знаменитого дореволюционного юмориста Аркадия Аверченко. Книгу Аверченко «12 ножей в спину революции» напечатали и пустили в продажу по распоряжению самого Ильича. Она у меня есть. Но в руки Агнессе я ее не даю — уж слишком убедительно и в то же время издевательски и смешно Аверченко пишет о «кровавом», гнусном Бела Куне…

В довершение всего скажу, что моя дружба с Агнессой длилась недолго, хотя и была весьма тесной и бурной… Обычно я сама выбирала себе подруг, но на сей раз это был выбор Агнессы. Сперва выбрала, потом отвергла — таков был фирменный стиль этой сильной женщины. Для чего-то я была ей нужна, а потом стала ненужной. Бог с ней. Я ей все же признательна: Агнесса научила меня любить поэзию Серебряного века, любить Блока.

Однако история моей дружбы с Агнессой Кун — это всего лишь вставной эпизод, вернусь к основной теме. К теме эмиграции.

Недавно, уж не знаю почему, я выписала на листке бумаги фамилии известных русских писателей, оказавшихся за рубежом, в эмиграции. Выписала и ужаснулась…

Бунин! Куприн!

Без Бунина, лауреата Нобелевской премии, вообще невозможна история русской литературы…

Куприн. На мой взгляд, его «Поединок» — один из лучших романов ХХ века, а «Белый пудель», может быть, лучший рассказ, написанный после Чехова. Даже без сентиментального «Гранатового браслета» русской литературе не обойтись…

Произведения Бунина, пусть не все, вернулись к нам, слава богу, в годы оттепели: в середине 1950-х в издательстве «Правда» вышло собрание его сочинений в пяти томах. Какой это был праздник для всех нас! Особенно радовался, насколько я знаю, Твардовский! Еще бы!

К сожалению, страна так и не увидела Ивана Алексеевича вживую, хотя и было известно, что писатель не прочь переехать в Россию. К Бунину послали Константина Симонова: к «белому рыцарю» — слугу «красного вождя», пусть и отдавшего концы…

Бунин не вернулся. Куприн приехал. Вернулся старик, сломленный человек, кажется, сильно пивший, — все равно верные ленинцы-литераторы возмущались его приездом. Сама слышала их негодующие речи.

Продолжу свой список русских писателей-эмигрантов: Мережковский (номинант на Нобелевскую премию) и Зинаида Гиппиус, Владимир Набоков (!) и Марк Алданов, Иван Шмелев и Борис Зайцев, Вдадислав Ходасевич (без Ходасевича не поймешь и Горького!) и Нина Берберова, Георгий Адамович и Константин Бальмонт, Вячеслав Иванов и Георгий Иванов. Блестящие юмористы — Аверченко, Теффи, Саша Черный…

К этому надо добавить еще и «красного графа» Алексея Толстого. Он уже в 1923-м, в годы НЭПа, вернулся и благополучно прожил до конца Отечественной войны, создавая талантливые произведения и, как говорили в СССР, «колеблясь только вместе с линией партии».

Недавно Дм. Быков сказал, что, в сущности, Борис Зайцев — «писатель небольшого таланта». И мне, всю жизнь читавшей и почитавшей русских писателей, стало стыдно. О Зайцеве я ничего не знаю. Прочла где-то, что он импрессионист. Просмотрела названия его книг — и сразу забыла их. А ведь Зайцев — мой современник… Умер, как говорится в энциклопедиях, в 1972-м…

Конечно, люди моего поколения читали Набокова — феноменального писателя, который создавал свои романы и на русском, и на английском…

Но какое это было чтение? Ведь долгое время Набоков был в СССР запрещен. Его знаменитую «Лолиту» уже в 1970-е я прочла в переводе на… немецкий. А книга, как известно, была написана на английском и самим автором повторена-переведена на русский… Задолго до «Лолиты» я прочитала «Защиту Лужина», и «Камеру обскуру», и «Дар», и «Приглашение на казнь». Пыталась уже в старости прочесть «Аду», но ничего не поняла — вернее, поняла, что Набоков — большой писатель, но для меня почти… инопланетянин.