Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

А ведь и западных классиков, и моих западных современников я читала без всякой мысли о том, «мои» это писатели или «не мои»…

Думаю, что не только мы, русскоязычные, потеряли огромный слой русской литературы, но что и русские писатели потеряли не только своего читателя, но и многое другое, в том числе сознание своей «нужности».

Намного легче было эмигрантам-ученым ранга Зворыкина и эмигрантам-музыкантам, хотя композитор С. С. Прокофьев вернулся в Россию уже в 1933-м, а окончательно поселился в Москве в 1936 году. И не по «личным мотивам», как об этом тогда говорили, не по воле одной из жен, а потому что хотел жить в России, пусть и в большевистской России…

О немецкой эмиграции после прихода к власти Гитлера я уже писала, она тоже была невиданно массовой — бежали из страны отнюдь не только евреи.

Однако, в отличие от большевиков-ленинцев, нацисты очень неохотно выпускали из страны своих жертв — буквально цеплялись за каждую знаменитость.

Пример тому — дело видного либерального публициста Карла Осецкого, брошенного в концлагерь. Освобождения Осецкого требовала общественность всего мира. Ведь его посадили за… слова. За его антифашистские статьи, за его книги и выступления. В 1936-м Осецкому дали Нобелевскую премию мира. Ничего не помогло. Гитлер запретил вручать «Нобеля» без его… разрешения — об освобождении из концлагеря не могло быть и речи.

В Майеровской (немецкой) энциклопедии сказано, что К. Осецкий умер в 1938 году от «последствий заключения в концлагере». (Мне казалось, что он погиб в Дахау.) Левый интеллигент разделил судьбу «пролетов» — немецких пролетариев-коммунистов…

Казалось бы, эмиграция из Германии станет куда более массовой и уж во всяком случае более легкой, нежели эмиграция из России. В Германии нет таких расстояний, как у нас. Германия окружена развитыми демократическими странами. Наконец, она испокон века славилась своими инженерами и техниками, своими учеными и мастерами. Казалось бы, немецких специалистов повсюду с руками оторвут.

Ничего подобного не произошло.

Мир только-только пережил мировой экономический кризис 1929–1932 годов (Великую депрессию), и никто не желал, чтобы инженеры и врачи из Германии в порядке конкуренции заняли места в солидных фирмах сопредельных стран — ведь там были свои специалисты.

Впрочем, и сама немецкая интеллигенция, как оказалось, была не готова куда-то бежать. До поры до времени надеялась переждать лихие времена — авось Гитлер образумится. Ведь он сразу расправился со своими штурмовиками-хулиганами, убил Рема.

Разумеется, так думали не все. Главный немецкий гений, любимец тогдашней Германии, несравненный драматург, режиссер, писатель, новатор, сама душа театра Бертольд Брехт сразу же покинул свою Германию, уехал из страны вместе с женой, актрисой Еленой Вайгель, с композитором, сочинителем музыки для его спектаклей Куртом Вайлем, со всей своей прославленной труппой актеров и единомышленников-новаторов.

Трудно себе представить, каким знаменитым был Бертольд Брехт не только в Германии, но и во всем мире! Его «зонги» (песни) пели на всех континентах, на разных языках. Но и смысл, и мелодия всегда были одни и те же: нет — войне, нет — несправедливости, нет — угнетению. Нет! Нет! И нет!

Мировую известность Брехта я сравнила бы со всемирной славой Горького.

Тем печальнее сравнивать, как они по-разному распорядились и своей известностью, и своей славой.

Мне могут сказать, что и Горький, и Брехт давно забыты и у себя на родине, да и повсюду.

Тем не менее напомню: Горького уже много десятилетий, как не читают нигде, а многие — как, к примеру, я — откровенно не любят, мягко говоря. А вот знаменитый театр на Таганке (театр Любимова) начал с того, что молодые актеры, еще не имея крыши над головой, поставили пьесу Брехта «Добрый человек из Сезуана», и она прозвучала как нельзя более актуально — совсем в другое время, в совсем другой стране. Мне кажется, что и Константин Райкин, и его театр остались верны памяти Брехта, памяти его героя — неунывающего молодого бунтаря, веселого и отчаянного, справедливого и бесшабашного парня по имени Микки-Мессер (в переводе — Мишка-Нож). Песни Микки-Мессера и сейчас звучат современно. Так же как и рассуждения другого персонажа Брехта — Матушки Кураж, маркитантки, которая и дня прожить не может без… войны. И рассуждает она о том, как трудно, хлопотно и утомительно… готовить каждую новую войну. Сколько сил и умения надо приложить, чтобы люди, можно сказать за здорово живешь, покинули свои дома, семьи, друзей и пошли бы… убивать других людей. Сколько труда и сил требуется для разжигания войны. И совершать эти усилия надо ежедневно, ежеминутно, действуя и открыто, и исподтишка…

Если бы я могла начать жизнь заново — я посвятила бы ее пропаганде Брехта.

К сожалению, таких как Брехт, знаменитых людей, верных своим убеждениям в гитлеровском рейхе оказалось не так уж и много.

Философ Хайдеггер, особо почитаемый в СССР в 1960–1970-е, не только остался в стране и продолжал профессорствовать, но и вступил в нацистскую партию НСДАП. Попутно он предал свою любовь, еврейку Ханну Арендт. Безмерно талантливая Арендт эмигрировала в США, стала профессором в Принстонском университете и написала книги, которыми после войны зачитывались во всем мире: «Ситуация зла», «Истоки тоталитаризма» и «Банальность зла, или Эйхман в Иерусалиме».

Третий в блистательной плеяде немецких философов — Ясперс — осудил Хайдеггера. Он, хотя и остался в Германии, но был лишен кафедры, а после разгрома нацизма не подал руки Хайдеггеру.

Большой актер, мировая величина — Густав Грюндгенс, сыгравший и Гамлета, и шиллеровского Валенштейна, и Мефистофеля, — остался на сцене и при Гитлере. А ведь он был кумиром передовой немецкой молодежи 1930-х. Клаус Манн, сын Томаса Манна, проклял его в своем романе «Мефистофель».

Но что толку?

Продолжали свою концертную деятельность и гениальные немецкие музыканты, дирижеры и исполнители — Фуртвенглер, Караян, Бем, Краусс. В Байрейте — на малой родине Вагнера, — на празднествах в честь великого немецкого композитора в почетной ложе восседал сам нацистский фюрер, млея от восторга перед покойным гением.

Пошла на службу к фашистам и, так сказать, рядовая немецкая интеллигенция. Запылали костры из книг еврейских писателей и писателей-неевреев — демократов. Разжигали эти костры не простые мастеровые, а студенты и профессора немецких университетов. Они же срывали картины художников-новаторов со стен картинных галерей.

Возмездие пришло намного позже…

Я еще помню, что до 1933-го, до того, как власть в Германии захватил Гитлер, люди гордились тем, что получили дипломы в Марбурге или в Геттингене… А вот после 1933-го никому и в голову не приходило похвастаться, что он закончил один из немецких университетов, — тогда гордились дипломами либо Оксфорда, либо Кембриджа, либо дипломами одного из американских вузов.