Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Слава пришла к Бёллю нежданно-негаданно. Слава и все остальное, что ей сопутствует: деньги, договоры с издательствами, репортеры, приглашения читать лекции, открывать вечера, встречи, выступать на различных конференциях, собраниях, семинарах и прочих сборищах, выступать по радио, по телевидению.

В первые свои приезды в Москву Бёлль показывал мне изданные в ФРГ толстые справочники, где фиксировались по числам все его публичные выступления (справочники выходили, кажется, каждые полгода). Просматривая эти справочники, я удивлялась, как Бёллю за сутки, и при том из недели в неделю, из месяца в месяц, удавалось осилить все бесчисленные мероприятия, которые значились в его расписании.

Известность Бёлля росла прямо на глазах. Я сама тому свидетель.

Вот прилетает в Москву из ФРГ первая писательская делегация из трех человек. Во главе делегации Рудольф Хагельштанге — маститый литератор-антифашист, отмеченный почетной премией канцлера Конрада Адэнауэра. И что же? Уже у трапа самолета толпа встречающих дает понять делегации, кто в Советской России главный немецкий писатель — и что это вовсе не Хагельштанге, а Генрих Бёлль.

Генрих Бёлль в ореоле славы был великолепен. По-настоящему земной человек, но отнюдь не зазнайка, тем более не спесивец и не жадюга, а главное, не ханжа. Человек, который умел достойно радоваться и своему успеху, и своей известности. Помню его в красивом сером пальто с сигаретой во рту, а иногда и с бокалом вина, а то и со стопкой водки, и даже не с единственной стопкой. Помню, как однажды во время какой-то многолюдной прогулки на лоне природы он поскользнулся и, чтобы удержаться на ногах, полуобнял меня, а потом с лукавой улыбкой прокомментировал: «Видишь… я еще могу быть опасен как мужчина». Мы тогда посмеялись над этими словами. Что-что, а на ловеласа писатель не был похож. И вот на фоне жизнерадостного и даже веселого Бёлля казалось странным, почему у него такая невзрачная спутница жизни — еще и потому, что больше всего Аннемари боялась и не любила всего нового.

Кажется, в последний раз супруги Бёлль пришли к нам с мужем в гости после того, как я с огромным трудом выменяла для сына хорошую квартиру. При этом пришлось пожертвовать нашей обжитой и прекрасной, как нам казалось, прежней квартирой, вселиться в жилье похуже. (Естественно, что после обмена мы остались и без копейки денег.) Кое-что меня в этой связи особенно удручало, в частности недавно приобретенное кресло, якобы «вольтеровское». Обивка у него была потрепанная и даже грязная. Войдя в комнату, фрау Бёлль сразу узрела кресло и прямо-таки с восторгом констатировала: «Не новое!» — и тут же плюхнулась в него.

А вот и другая история на ту же тему. Наши общие с Бёллем друзья С. пригласили супругов на праздничный обед.

Но прежде я вынуждена сделать некоторое отступление. Все приезды Бёлля в Москву были в ведении Иностранной комиссии Союза писателей. А в Иностранной комиссии непосредственно Бёллем занимался С., бывший фронтовик, литератор-переводчик со знанием немецкого.

Собственно, С. был человек с громадным изъяном: в его кровеносных сосудах текла… кровь русских царей. В 1920-е и начале 1930-х Владимира Ивановича, тогда просто Володю, чудом не поставили к стенке. Не расстреляли. Слава богу, в годы приезда Бёлля в Москву он нормально работал и, благодаря командировкам в Германию — частым в ГДР и нечастым в ФРГ, — мог не так уж скудно жить даже при маленькой зарплате. Жена С. была красивая женщина, тоже очень работящая и чрезвычайно энергичная, к тому же отличная хозяйка и преданная мать. Но у нее был свой изъян, хотя и другого рода: она любила крутить романы. Жила с одним из своих обожателей чуть ли не двадцать лет и, главное, этого не скрывала. Ничуть. Как это мог терпеть С. и отнюдь не быть смешным рогоносцем, не знаю.

Забыла еще сказать, что оба супруга были чрезвычайно гостеприимные люди и обладали еще одним достоинством, совершенно не свойственным нашей интеллигенции: были люди рукастые.

И вот эти С. пригласили супругов Бёлль на торжественный обед. И что же я услышала от Аннемари на следующий день: «Все новенькое. Все с иголочки. Неприятный дом. Неприятный обед».

Я же догадывалась, что было «новенькое» в доме у С. Муж привез из ГДР самый дешевый рулон пестрой ткани, а жена Ирина сама сшила из нее занавески, и С. собственноручно их повесил. Догадываюсь далее, что хорошее мясо для обеда Ирина купила у своего мясника, которому приносила импортные сигареты — трофеи отца семейства, привезенные из Германии. Сама Ирина курила дрянные сигареты made in СССР.

Не стала бы я писать здесь о семье С., да еще так подробно, если бы семья Копелева — Орловой не изображала ее как оплот всей госсистемы Советского Союза, а свое семейство — в роли героических борцов с этой системой.

Самое смешное, что даже в то время, о котором идет речь, трусливые супруги Копелевы однажды на моих глазах принесли С. в Инокомиссию рапортичку-донос [25] Такие рапортички о встречах с иностранцами при Сталине были совершенно обязательны, но при других генсеках, видимо, практиковались уже не всегда. Естественно, дело не касалось так называемых режимных, засекреченных, территорий. Туда иностранцев вообще не пускали. об очередной встрече с Бёллем. И когда я после ухода этой пары удивленно взглянула на С., он, пожав плечами, сказал: «Вы же знаете, я ни от кого таких рапортичек не требую, но они знают порядки лучше меня и, видимо, сочли нужным подстраховаться».

Однако для самого Бёлля и для Аннемари как раз Копелев — Орлова были истинными диссидентами, а их неухоженная и запущенная трехкомнатная квартира в писательском доме — результат бедности из-за борьбы с Советской властью.

Впрочем, насчет бедности, а также старых и новых вещей, запутался и сам Бёлль. Так он прислал Косте Богатыреву… шубу. Однако Богатырев, святая душа, который еще студентом попал в лапы КГБ, сидел в самой страшной сталинской тюрьме, в Суханове, и только после смерти тирана был реабилитирован, меньше всего нуждался в шубах. Отец Кости был известный профессор, который, хотя и не мог облегчить участь Кости, но вполне мог на воле обеспечить сыну теплую зимнюю одежду.

Все вышесказанное, конечно, не столь серьезно, просто мелочи. Но они показывают, насколько умнейший Бёлль плохо разбирался в нашей действительности.

Но и мы в свою очередь не видели отвратительной изнанки экономического чуда в ФРГ и наверняка не понимали переживаний Бёлля у себя на родине. Произведения Бёлля к тому времени стали изучать в школах, но он, как мне кажется, перестал быть главным писателем западногерманской интеллигенции. Появился другой писатель, занявший его место, — Гюнтер Грасс. На десять лет моложе Бёлля, именно он стал в то время самым известным могильщиком фашизма в головах современников. Романы Грасса «Жестяной барабан» и отчасти «Собачьи годы» до сих пор значатся в мировом запасе бессмертных книг.