Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Естественно, самым непосредственным образом я столкнулась с переводчиками с немецкого. К сожалению, часть этой «могучей кучки», которая группировалась вокруг супругов Вильмонтов, так и осталась мне несимпатичной.

Сам Николай Николаевич Вильмонт переводил стихи старых немецких поэтов, переведенных еще русскими классиками. Его жена Наталья Манн [22] Наталья Манн скончалась трагически: на старости лет сгорела от непотушенной папиросы у себя в постели. Как ни странно, это была для того времени довольно обычная смерть. Так же умерла моя знакомая еще по ТАСС Соня Якубовская и совсем молодая, выдающаяся австрийская писательница Ингеборг Бахман. считалась главной переводчицей наиболее значительных романов, созданных в догитлеровской Германии. И уже подросла их дочь, Екатерина Вильмонт, которую они, как все знали, воспитывали особенным образом — во всяком случае не отдали в университет, дабы не испортить девочке вкус и самобытность. В школу, очевидно, тоже пускали не очень охотно. Однако уже при жизни стариков Катя, получившая домашнее воспитание, фигурировала как первоклассная переводчица. А с 1995 года, что явствует из интернета, стала писать довольно пошлые, но востребованные и сильно денежные любовно-детективные романы…

Не пользовался моей симпатией и другой переводчик с немецкого — Соломон Апт, примкнувший вначале к «могучей кучке» Вильмонтов. Этот невзрачный юноша женился еще в годы войны на русской красавице, в будущем литературном критике Екатерине Стариковой. В первое время в литературной среде его называли не иначе, как «Моня, муж Кати Стариковой». В мое время он стал переводчиком номер 1. Однако, как я понимаю, претендовал на большее — хотел считаться серьезным ученым и видным лингвистом… Но в ту пору появились уже такие таланты, как филолог и полиглот Сергей Аверинцев и молодой Михаил Гаспаров, ставший уже в 1990 году академиком РАН, членкором АН СССР, доктором филологических наук, автором фундаментальных работ о русском и европейском стихосложении.

К сожалению, и блистательный Михаил Гаспаров, и блистательный Сергей Аверинцев прожили не так уж долго.

Апт долгое время жил в Красновидове, в двух шагах от меня, в одном доме с молодым драматургом Григорием Гориным. Обитал Апт на втором этаже, что считалось престижным, а Горин — на первом, что считалось непрестижным. Однако вокруг Горина кипела жизнь, а в квартире Апта царила скука…

Но, может быть, я пристрастна к Апту?

Со мной он поступил… ну, скажем, некрасиво. Я узнала, что Апт перевел заново книгу «Под местным наркозом» Гюнтера Грасса, несмотря на то что для «Нового мира» я уже эту сатиру перевела. Сделал он это тайком, не сказав мне ни слова, что, согласно переводческой этике, было непозволительным. И вот, встретив Апта где-то в публичном месте и увидев, что он движется мне навстречу со своей неизменной улыбочкой, я отшатнулась и громко сказала: «Я вам руки не подам. Как вы смели перевести повесть Грасса, которую я уже перевела, тайком, даже не предупредив меня…»

Но хватит о неприятном. Конечно, мне запомнились в основном переводчики с немецкого. Из молодых особенно хочется упомянуть умную и остроумную Соню Фридлянд. Она была моложе меня, кончила МГУ, но ей приходилось не так трудно, как мне. Соня сразу вошла в старую переводческую когорту, став женой Топера — сына известной переводчицы Веры Топер. Вкусы у нас с Соней, как я понимаю, были одни и те же. И она переводила Бёлля, и ей нравилась молодая талантливая австрийка Бахман. К сожалению, наши попытки стать подругами возникли уже после того, как обе мы овдовели. К еще большему сожалению, это произошло незадолго до Сониной внезапной кончины.

Живя подолгу в Переделкине, в Доме творчества, я познакомилась с некоторыми совсем старыми переводчицами, в том числе с Надеждой Вольпиной. Она показалась мне очень приятной, но ужасно растерянной женщиной. И немудрено: ее возлюбленным был Сергей Есенин; родным братом — знаменитый среди интеллигенции Михаил Вольпин, один из соавторов запрещенной в сталинской России легендарной пьесы «Самоубийца». Наконец, ее сын — математик Александр Есенин-Вольпин — был не то одним из первых, не то первым диссидентом, которого выпустили в США, так сказать, от греха подальше.

С главной советской переводчицей Ритой Райт я так ни разу и не встретилась. Считалось (особенно у ленинградцев!), что она знала русский лучше, чем все советские писатели вместе взятые. Так Райт и сама себя позиционировала. Рита Райт, как известно, жила в одном доме с Маяковским, дружила с Бриками. Даже написала книгу о Лиле Брик, где, между прочим, сообщила, что даже кожа Лили Брик излучала особый аромат. Звучит глупо. Но вот недавно я перечитала «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и восхитилась и самой повестью, и переводом Риты Райт.

Меня Рита Райт, разумеется, глубоко презирала (заочно) и, переведя для журнала «Иностранная литература» «Глазами клоуна», роман Бёлля (в немецком языке нет такого понятия, как повесть), и встретив Богатырева, спросила: «Ну, вот, теперь вы поняли, как звучит на русском Бёлль?» На что Костя ответил: «Я, Рита Яковлевна, переводов с немецкого не читаю. Я немецких писателей читаю в подлинниках…»

Кстати, Р. Райт очень возмутилась, когда в издательстве «ИЛ» уже после выхода в свет ее перевода Бёллевского «Клоуна», издали мой, давно анонсированный перевод. Уже много лет спустя этот перевод, а не перевод Райт переиздали в России [23] Нашелся добросовестный молодой человек, который сравнил с текстом Бёлля мой перевод и перевод Р. Райт, после чего он и целая группа его единомышленников добились, чтобы переиздали мой перевод. К моему глубокому сожалению, я не узнала ни фамилию этого человека, ни фамилии его товарищей. После истории с последним романом Бёлля «Групповой портрет с дамой» я вообще не хотела ничего слышать ни о переводах, ни о Бёлле… . И произошло сие уже после скандала с романом «Групповой портрет с дамой».

Напоследок хочу вспомнить о старой переводчице с немецкого Вере Оскаровне Станевич, с которой познакомилась в Доме творчества СП в Гаграх — а если конкретно, то на пляже у этого Дома творчества.

В ту пору закончилась мода на сплошной коричневый загар. Некоторые дамы начали бояться солнца, которое будто бы провоцирует рак. Но, прибежав как-то к морю в середине дня — мы с мужем и наши приятели купались утром до завтрака, а потом уже позже к вечеру, — я обнаружила на пляже дочерна загорелую, крепко сбитую женщину, с белой как лунь головой. Это и была Вера Оскаровна Станевич. Мы разговорились. И я восхитилась ее общительностью, оптимизмом, доверчивостью. У нас оказался общий знакомый — Митя Писаревский. Этого Митю мы с мужем встретили тогда, по-моему, на базаре. Он отдыхал в санатории ЦК в Гаграх. А наш Дом творчества находился в Новых Гаграх, в нескольких километрах от Гагр (Старых). И вот между Станевич и мной завязался такой разговор.