Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Станевич: Обязательно проведаем Митю вдвоем. Сядем на автобус и поедем к нему.

Я: Но ведь там у них система пропусков. Нас не пустят на их территорию без пропуска. Тем более, мы даже не знаем, в каком номере живет Митя.

Станевич: Тогда поплывем к нему. Ведь в море никто не спрашивает пропуск.

Я: Поплывем? Но ведь это очень далеко. А вдруг я не доплыву? (Усомниться в том, что не доплывет Вера Оскаровна я не осмелилась.)

Станевич: Чепуха! Мы же будем вдвоем. Если вам станет плохо, я вам всегда помогу.

Я (давясь от смеха, ибо представила себе, как мы со Станевич, словно две наяды выходим из пены морской в мокрых купальниках и в таком виде предстаем перед взорами работников ЦК): И что же мы будем там делать в мокрых купальниках? И как доберемся потом обратно? Опять вплавь?

Станевич: Давайте тогда замотаем сарафаны на голове. А у Мити обсохнем, оденемся и поедем в Новые Гагры уже на автобусе…

Где-то я прочла, что Станевич была теософкой и что ее друг-приятель Андрей Белый дразнил ее, называя «Штаневич». Все это безмерно умиляло меня. Стало казаться, что Вера Оскаровна — живая связь двух миров: Серебряного века и тогдашнего Советского Союза…

Уже в Москве, возвращаясь с Верой Оскаровной с какого-то собрания в Доме литераторов, я поняла, как одинока она была и как далека от жизни. Нам оказалось по пути. Вера Оскаровна шла к себе домой, а я — к родителям в один из переулков Сивцева Вражка. Оказалось, что Станевич живет недалеко от моих мамы с папой, в Гагаринском переулке, в какой-то развалюхе. Помню, я удивилась, почему Станевич не получила квартиру в кооперативных домах писателей на Аэропортовской. И Вера Оскаровна объяснила, что она не захотела никуда переезжать, ибо в полуразвалившемся домишке с ней вместе уже долгие годы обитает совсем простая семья. Она отдает им все свои деньги, а семья заботится о ней — и, приходя домой, она не одинока.

Шли годы, и я узнала, что Станевич умерла от рака. Почувствовала угрызения совести. Наверное, можно было ей как-то помочь, хотя бы проявить участие. А сейчас я жалею, почему не выспросила Веру Оскаровну о нравах и обычаях такого близкого, в сущности, и такого далекого от нас, тогдашних, Серебряного века… Не выспросила и не уговорила ее написать воспоминания.

Переводила Станевич замечательно, особенно исторические романы.

Ну а что я могу сказать обо всей школе советского перевода? Вернее, о той части «школы», которая переводила художественную литературу Зарубежья, литературу капиталистических стран?

Группа этих переводчиков состояла, на мой взгляд, из высоко профессиональных, отлично владевших литературным русским людей, как правило, добросовестных и образованных.

Перед выходом в свет переводы проходили через множество рук. Их уточняли, улучшали, шлифовали, проверяли, сверяли. У каждой книги был долгий путь: сверху вниз — от зав. редакцией, старшего редактора, младшего редактора до корректора, — а потом снизу вверх: от корректора до зав. редакцией… Словом, перевод сперва двигался наверх от автора-переводчика, а потом вниз от зав. редакции до типографии…

Все эти инстанции считали, что улучшают текст. Не обходилось, конечно, и без своего рода… шаманства. И переводчик, и редактор были уверены, что именно они придают переводу особый блеск, особую красоту… Вкладывают в него некую изюминку…

Иногда это шаманство шло переводу во вред: терялась самобытность, особость автора, перевод лакировался, становился чересчур красивым, стиралось своеобразие зарубежного писателя. Зачастую непохожие авторы уподоблялись друг другу [24] Если в переводах XIX века еще встречались такие строки: «непереводимая игра слов», то в переводах, сделанных при советской власти, их не стало. Переводчики заменяли одни слова на другие, и «игра слов» у них получалась. .

Преимущества советской школы перевода стали особенно ясны сейчас. Когда читаешь нынешние переводы, возмущаешься тем, что теперешний ленивый переводчик даже не пытается правильно построить фразу на русском. А то еще пишет все фамилии в тексте… по-английски, иногда даже латинскими буквами. Не старается изложить содержание оригинала хорошим русским языком. Наоборот, как бы дает понять читателю: «Если ты, дурак, еще не выучил английский, то скажи спасибо, что я тебе кое-что подсказываю. А дальше разбирайся сам».

Но тут я вторгаюсь в более широкую тему — в тему издательского дела в РФ… Фактически вся печатная продукция в России делается ныне по совсем иному принципу, нежели при советской власти. Издательство заботится прежде всего о рентабельности своей работы. Выгодно или не выгодно? Принесет книга доход или нет? Маленькие издательства вообще издают авторов только за их деньги…

В мое время все было не так… Замечу при том, что книг, по-моему, издается сейчас немало, а издательств стало в десятки раз больше, чем было…

Но все это не моя тема. Моя тема рассказать о прошлом… Написать о той школе перевода, которая существовала в СССР.

Напоследок скажу еще, что в СССР было множество переводчиков-мастеров своего дела. Навскидку перечислю с десяток фамилий: Касаткина, В. Станевич. Наталья Манн, Рита Райт, Евг. Калашникова, Татьяна Кудрявцева и Татьяна Озерская (жена поэта Арсения Тарковского), Наталья Тренева (дочь драматурга), Лурье, Жаркова, Холмская и т. д.

Ну а теперь пора сказать, что среди переводчиков я все же оставалась белой вороной. К сожалению, всему виной было то, что я человек не ленивый.

Мне уже приходилось писать об этой «не-лени»… Но, если после Отечественной войны я, благодаря своей усидчивости или скорее неприятию всякой праздности, работая в Радиокомитете, не только заказывала авторам статьи на международные темы, но и сама начала писать такого рода статьи и для радио, и для газет и журналов, то в бытность свою переводчиком я переводила… чересчур много. И притом продолжала писать и статьи, и рецензии, и предисловия, и даже книги.

Почему-то мне казалось, что я перевела с конца 1950-х до начала 1970-х чуть ли не 30 одних только романов и повестей. Выяснилось, гораздо меньше, но все же много — с точки зрения тогдашних переводчиков, непозволительно много.

При всем при том я сокрушалась, что перевела слишком мало. Не перевела, к примеру, замечательную (гениальную!) повесть Гюнтера Грасса «Кошки-мышки» — «Жестяной барабан» я не потянула бы. Жалела я, что мне не довелось перевести многих повестей и великолепного швейцарского писателя-сатирика Фридриха Дюрренматта, а также швейцарца Фриша.

Надо сказать, что за «не-лень» меня ругали не только недоброжелатели, но и друзья. Ругали по формуле: «Почему тебе больше всех надо?»

В Советском Союзе только выдающимся ученым, таким, каким был, к примеру, великий математик Владимир (Дима) Арнольд — брат моей невестки Кати, — полагалось трудиться от зари до зари. Остальные работали по формуле: мы делаем вид, что работаем, а они (власть имущие) делают вид, что платят нам за это.