Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

Они вкладывают в исполнение сердце и мастерство, как требовала Альма, и смотрят на колонну, обмениваясь взглядами со знакомыми. Так удается узнать, кто жив, кто здоров, кто держится… а кто нет. Такие встречи поддерживают, внушают надежду.

Иногда проход под музыку оборачивается кошмаром. Так бывает, если девушек приносят с работы на носилках или когда одну из них разрывают на куски собаки — это воспоминание до сих пор лишает Хильду сна.

Привилегированное положение — оркестрантки не дробят камень, не прокладывают дорог, не кладут железнодорожные пути, их не бьют, не морят голодом, им не приходится тесниться в бараке — часто служит причиной зависти и ненависти других заключенных.

«Проводив» команды на работу, музыкантши отправляются репетировать в свой барак, где капо не пускают в ход дубинки и никто не бьет их ногами… Дубинка, как известно, лучший переводчик, она делает понятным приказ, отданный на любом языке.

Большая Элен как первая скрипка сидит в конце полуарки, которую музыкантши образуют вокруг Альмы. Ее яснее остальных видят марширующие мимо заключенные.

Все знают Элен: вьющиеся белокурые волосы, большие глаза, молодое круглое хорошенькое лицо — она своего рода живой амулет, во всяком случае, для тех, кто не считает ее коллаборационисткой, заработавшей привилегии бесчестным поступком.

Однажды кто-то окликает ее из колонны:

— Не может быть! Это ты, Элен?

Она знает этот голос и сразу вспоминает имя: Ида, подруга детства…

Отец Иды владел в Брюсселе кинотеатром, где они часто проводили время во второй половине дня. Только было это в другой жизни, в другом мире.

Всякий раз, когда неожиданное событие напоминает узницам, что за колючей проволокой была когда-то другая планета, жизнь, которую они ведут в лагере, воруя минуты у машины смерти, дает трещину, заставляет их жестоко страдать.

Элен перестает играть, из ее груди рвутся рыдания: хрупкий кокон, созданный музыкой, — пусть и военной, — лопнул.

В бараке их ждет другая неожиданность: взбешенная Альма отвешивает провинившейся пару звучных затрещин, сильно трясет ее за плечи:

— Ты здесь не для того, чтобы лить слезы или мечтать! Ты должна играть! Возьми себя в руки, что бы ни случилось, шоу должно продолжаться!

Урок усвоен. Элен вынуждена признать правоту Альмы и не держит на нее зла: начнешь вспоминать — погибнешь. Не будет ни музыки, ни оркестра, ни защиты. Останется только Аушвиц.

Наставленная на путь истинный, Элен остается мечтательным ребенком, благородной идеалисткой. Она решает попытаться хоть что-то сделать для Иды.

На следующий после инцидента день в барак вошел рапортфюрер Таубер, ответственный за организацию работ в Аушвице. Он кивком головы попросил у Альмы программу и отметил несколько номеров: ему захотелось отвлечься.

Таубер — тупое животное. Этот высокий, белокурый, голубоглазый нацист с костистым лицом часто убивал узниц в приступе ярости, бил женщин ногами, кулаками, дубинкой. Он придумал оригинальную забаву — держал стек над землей и заставлял женщин прыгать, а тех, кто был очень слаб, колотил.

Сыграв музыкальную интермедию, инструменты складывают в футляры, предварительно натерев струны канифолью и ослабив смычки.

Таубер направляется к двери, и тут к нему подходит Элен. Все в ужасе замирают.

— Заключенная 51848, господин офицер, у меня просьба.

Редчайший случай… Обращаясь к эсэсовцу, полагается стоять по стойке «смирно», выказывая зверю почтение и ни в коем случае не глядя ему в глаза.

Изумление тем более велико, что «расхрабрилась» младшая в группе.

Таубер оборачивается.

— В чем дело?

Дрожащим голосом Элен объясняет, что ее лучшая подруга находится в лагере, и просит послать Иду на работу полегче. Немец бурчит: «Посмотрим…» — и удаляется.

Иду вскоре перевели в «Канаду», команду по сортировке одежды. Элен и сейчас не знает ответа на вопрос, почему Таубер не избил ее и спас какую-то жалкую узницу от гибели.

Она просто счастлива, что не испугалась.

На первых же встречах с Виолеттой и Элен я больше всего впечатлился их ви́дением личности Альмы Розе. Не знаю, что меня так тронуло — драма, пережитая ею в Биркенау, или то, что она покровительствовала женщинам из оркестра, как своего рода мать-настоятельница. Ее элегантность и достоинство в быту и в вынужденном общении с нацистами, ее артистические таланты, человечность и образованность позволяли таким женщинам, как Хильда и Анита, вести с Альмой интересные беседы. Об этом говорили все — кроме Фани в книге, (чего никто из выживших ей так и не простил). Однако все вышеперечисленные качества, вместе взятые, не могут до конца объяснить ее гипнотическое обаяние.

Я знаю, о чем говорю: никто не оставался равнодушным, когда речь заходила об Альме. Для меня она — искорка, луч света в варварском мире Биркенау.

Альма Розе

Попав в лагерь, она неожиданно для себя стала дирижером оркестра — разношерстной компании, которой до нее руководила Чайковска. Альма почувствовала, что меняется, и сказала себе: «Биркенау меня не получит, я не подчинюсь!» Она решила, что внешний мир склонится перед ее новой личностью, и повела сражение за идеальное исполнение музыкальных пьес. Вы скажете: «Ерунда! Стоит ли говорить о таком, если оркестровый барак находился в ста метрах от платформы, где производили „отборы“ и все музыкантши могли следить за происходящим через окно…» — и будете правы, но Альма, требуя идеального знания партитур и сосредоточенности на нотах, помогала им отключаться от повседневного ужаса.

Альма Розе, дирижер варьете — даже в то время венскую музыку не считали «серьезной» — под гнетом обстоятельств сменила амплуа. Она стала душой коллектива.

В брошюре на голландском языке, которую написала Флора, помещена фотография Альмы, совершенно меня поразившая. Двадцатилетняя девушка, олицетворение вечной молодости, символ невосполнимости потерь. Альма была одной из миллионов погибших, не оставивших потомства по вине варваров, когда мир лишился артистов, писателей, врачей, которые не одарили его своими открытиями и шедеврами.

Я не осознавал, как сильно потрясла меня воображаемая встреча с Альмой, но почти сразу поместил ее в центр истории о лагерном оркестре и поиске тебя. Уверен, именно такое место она занимала в вашей реальности.

Я пытался лучше узнать и понять эту сложную личность — и, сам того не замечая, уделял все меньше внимания тебе, одной из тех, кого Сильвия назвала «маленькими солдатиками оркестра». Элен была уверена, что после освобождения вы не потеряетесь и вместе воплотите мечты Альмы о настоящем оркестре.