Вадим Верник - Свободный полет. Беседы и эссе

— Слушай, ты же такая блуждающая личность: пришел в МХТ — не прижился, пришел в «Гоголь-центр» — и там не прижился. Всё время сам по себе.

— Это точно. Я не театральный человек, больше пытаться связываться с театром не буду. Нет, я же еще был в «Школе драматического искусства». Я бы мог там остаться, но не хотел этого совершенно.

— А почему?

— Это не мой театр — у них там часовня наверху, и люди периодически службы какие-то проводят и молятся: ну вы либо театром занимаетесь, либо молитесь — разделите как-то эти понятия. Мы что, крестоносцы, что ли, в театре, что дальше-то будет?

— Хорошо, а с МХТ что не срослось?

— Вот с Московским Художественным театром всё срослось, я и сейчас играю там как приглашенный актер. Мне было комфортно в театре, нравилась команда, ко мне были добры и меня любили — просто я ушел сниматься в кино, и совмещать эти вещи было невозможно. В первую очередь я киноактер и музыкант. Театр всегда будет на самом последнем месте, я это сразу сказал, когда пришел в МХТ.

— Какой ты независимый парень.

— А от чего мне зависеть? Вся жизнь прошла так, что я по большому счету никогда ни от чего не зависел, — с чего бы мне сейчас начинать?

— Смешно: в 27 лет ты говоришь «вся жизнь прошла».

— Было много всего, но у меня никогда не возникало проблем с тем, что надо пойти против чьего-то мнения. Я завишу от другого: завишу от женщины, которую люблю. Например, я могу быть одержим музыкой, могу не контролировать себя: «Мне надо писать альбом, мне надо писать альбом». Вот свой многострадальный альбом пишу уже три года — настолько я к этому отношусь серьезно. Я зависим от многих вещей, и в первую очередь — от своих целей: они очень непростые и требуют не зависеть ни от чего другого.

— Это я уже понял. Ты же вырос на море, отец — капитан дальнего плавания…

— Отец на самом деле — не самый свободный человек в мире. Так что слухи о том, что моряки — свободные люди, скорее миф. Откуда во мне эта независимость? Не знаю. Может, это всё родители, которые всегда меня очень любили и любят, это самое главное. Что бы я ни сделал, они меня поддержат, даже когда буду сниматься за границей — хотя они этому не очень рады.

— Вот как?

— Ну, они считают, что надо копать только на нашей грядке. Но так или иначе, их безоговорочная поддержка и любовь всегда вселяла в меня уверенность. При том, что у нас на таком обычном бытовом уровне нет общих интересов — вообще ноль. Ну то есть я никогда на рыбалку с отцом не ходил или что-то в этом духе. Я никогда не дружил с родителями, но всегда чувствовал, что они меня любят.

— Моряком тоже не хотел быть?

— Хотел, хотел. Но потом я понял, что в этом нет никакой романтики. Штурманы очень быстро становятся антиромантиками, они видят море каждый день на протяжении лет тридцати, а потом превращаются в людей, которые вообще ни во что не верят. Я не хотел стать таким, не хотел превращать море в рутину. Я решил, что лучше у меня будет свой корабль, с которым я буду делать какие-то спортивные заезды периодически. (Улыбается.)

— А как ты всё это понял, — ты ведь даже не попробовал море «на вкус»?

— Посмотрел на отца — и всё. Отец-то море ненавидит — собственно, в этом весь прикол. Я тебе скажу, 99 % моряков ненавидят море. Я не пошел этим путем, чтобы сохранить романтический взгляд на мир. В чем-то я, конечно, циник, но я пытаюсь цинизм, который себе позволяю, замещать еще большим количеством настоящей романтики.

— И в чем твоя романтика?

— Во всем. В принципе, я смотрю на жизнь как в книгах какого-нибудь Джека Лондона. Хочу, чтобы всё было так, как у него написано: друг — это друг, жена — значит, верная и на всю жизнь. Я стремлюсь к этому.

— Ты мне раньше говорил, что мечтаешь о настоящем друге, что такого у тебя не было, как-то не срасталось. Что-то изменилось за это время или ты по-прежнему одиночка?

— Я одиночка, конечно, — так будет всегда. Я уже понял, что ничего не изменится. Такая природа у меня, я буду одиноким всю свою жизнь, это даже не тема для разговора. Но я сильно изменился с нашего с тобой последнего разговора, я получил огромный опыт — у меня 15 фильмов, с тех пор реально много чего произошло.

— Уточню: мы с тобой общались три года назад, когда ты выпустил спектакль «Игроки» по Гоголю как режиссер. Это был такой экстремальный Гоголь, хотя к тексту ты отнесся очень бережно. Но больше режиссерских опытов у тебя пока не было: всё только в актерскую копилку.

— Эти три года я не спал практически, была сплошная работа-работа-работа — но я счастлив. В этом плане я стал спокойнее, ничего больше не требую ни от кого. Я не анархист-максималист уже точно, у меня выкристаллизовалась некая романтическая основа.

— Саша, ты после школы поехал в Киев учиться на клоуна. С чем был связан такой кульбит?

— Это получилось случайно. Просто у меня была девушка из Киева, она не захотела ехать в Москву поступать…

— Ты ведь из Севастополя?

— Да. Девушка в Киеве поступала в театральный, а я в Москву поехал. Уже вроде всё у меня складывалось с «Щепкой», но на конкурсе я вдруг понял, что мне сейчас важнее быть рядом с ней, ну и поехал в Киев. Там в театральный меня не взяли, но взяли в цирковое училище на клоуна.

— При чем здесь цирк.

— Да мне было всё равно. Я же тебе говорю, я могу быть зависим от того, во что или в кого влюбляюсь, будь то женщина, музыка… Если я хочу играть, например, в «Богемской рапсодии», то реально буду одержим этой мыслью и сделаю всё, чтобы там оказаться, даже если это невозможно. Я к примеру говорю, конечно, — просто для меня это идеальный фильм.

— В общем, любовь победила!

— Победила, и боюсь, она будет побеждать всегда. (Смеется.)

— Сейчас ты влюблен?

— Да, очень сильно. Возможно, сильнее, чем когда-либо. Она из Берлина, и предстоит очень много борьбы впереди. И это всё, что я пока могу сказать.

— Вернемся к истокам. Почему киевская эпопея закончилась и началась московская?

— Опять же из-за девушки. Она решила: «Ай, что мы тут делаем, бесполезно сидеть в Киеве!»

— Ты такой независимый, сам говоришь об этом, и вдруг всё улетучивается…

— Да, веду себя как подкаблучник. Тогда я реально был одержим этой девушкой, но я не подстраивался. Просто понимал, что всё равно сделаю то, что хочу, и где бы я ни был — я всего добьюсь. У меня никогда не было ощущения, что надо куда-то ехать и тогда что-то произойдет. Я сам могу создать вокруг себя, что мне нужно, — да хоть в поле чистом. Но на тот момент эта девушка мне была нужна.

— А потом что случилось?