Вадим Верник - Свободный полет. Беседы и эссе

— А ты был счастлив?

— На тот момент — конечно. У меня жизнь в гору шла. Казалось, что всё классно. Ты живешь на полную катушку, у тебя много друзей. Учеба была второстепенным делом. Я прожигал время, гулял. В какой-то момент заинтересовался криминальными историями. Двухтысячные годы. Помню, в школу, в техникум парни ходили в спортивных штанах, спортивной куртке и с тоненьким пакетиком, в котором были одна тетрадка и ручка. Никаких портфелей — это же оппозиция. (Смеется.)

— Ты сейчас нарисовал автопортрет?

— Нет-нет. У меня был рюкзак, куча тетрадей. Просто у нас вообще был бандитский двор, я видел, чем занимаются старшие. Вот они сидят на лавке, их там человек двадцать, они «дела» решают. Мимо пройдешь, тебе говорят: «Иди отсюда, мелкий». Уходя, видишь: подъезжает машина, потом разборки начинаются.

— Неужели, кроме такой «романтики», тебя ничего не интересовало?

— Родители всё время отдавали меня в различные спортивные секции. Каждый год я занимался чем-то новым: баскетбол, шахматы, гимнастика, бокс. Но не было какого-то одного дела, про которое я бы мог сказать, что это мой путь. Мне кажется, это вообще основная проблема провинциальной молодежи: там никто никому не указывает путь. Когда я приезжаю сейчас домой, то вижу, что ребятам просто нечем заняться. Они могут выйти на улицу и два часа обсуждать диски машины, могут снять и прокатить колесо…

— К счастью, сам ты сумел вырулить на другую дорогу.

— Я вовремя уехал в Германию.

— Неожиданный кульбит.

— Когда мне было шестнадцать, я поехал в Штутгарт, к папиной сестре. Думал, что останусь там жить. Первое время я ходил в бассейн, много общался с немцами, ассимилировался. Наблюдал за жизнью различных субкультур. Понял, что так, как у нас в Челябинске, там никто не одевается, и сам постепенно переоделся. Правда, через полгода я вернулся домой, и не по своей воле.

— Что случилось?

— А как я мог там остаться? Я просто сначала не понимал, что это невозможно, не знал всей этой процедуры. Только потом до меня дошло: для того чтобы я туда перебрался насовсем, маму должны были лишить родительских прав. И я вернулся. Опять Челябинск, подъезды… Долго горевал по этому поводу. Вернулся зимой, в школу меня обратно не взяли, сказали: «Нет-нет, уже середина года. Мы даже не уверены, возьмем ли тебя в следующем году». Эти полгода я лежал дома, читал книги. У меня была депрессия.

— Наверное, это слишком громко сказано.

— А как сказать иначе? У меня разрушились мечты. Это как разогнать поезд и в последний момент его остановить. Я «разогнался» от мыслей, что буду жить в Германии, от мыслей о красивой жизни. А в Челябинске что? Бедность, мутные перспективы, криминал — какое будущее? Естественно, я очень переживал. Сейчас понимаю: это была бы полная дурость, если бы у меня получилось остаться там, в Германии.

— Хорошо, а как удалось изменить ситуацию в свою пользу?

— Мне помог дядя. В какой-то момент он посоветовал попробовать поступить в театральную студию. Я сомневался, сходил туда пару раз, там была куча девчонок и я один. Решил, что всё это не мое, но потом, на следующий год, набрали пацанов, и я все-таки начал заниматься. Подумал, что дело это интересное, но только не здесь, не в Челябинске. Если выбирать этот путь, то надо ехать в Москву или Питер. И я уже сам начал готовиться к поступлению в театральный вуз. За один год решил набрать багаж знаний: ходил на степ, в музыкальную школу, занимался с оперным певцом, учился играть на гитаре. У меня было такое количество дел, что я чуть в обморок не падал. Дома появлялся в двенадцать часов ночи, а надо было еще и уроки делать. Я спал по пять часов в лучшем случае. И это всё в одиннадцатом классе. Я сам загонял себя, но от этого кайфовал. Смешно, мой преподаватель по вокалу прекрасно понимал, что из меня оперного таланта не получится, и занимался со мной спустя рукава. Я начинал с романсов, пел «Дубинушку», дошел до арии из «Демона». Помню, уже на поступлении в театральный стал петь, один из педагогов сказал мне: «Саша, а что это мы в нотки-то не попадаем? Что-нибудь еще споешь?» И я спел «А я иду, шагаю по Москве» — тоже, конечно, мимо нот. Но у меня была своя фишка: я в середине песни вставлял какие-то звуки, чем удивил приемную комиссию. (Улыбается.)

— «Шагал по Москве» с легким дыханием?

— Естественно, страх был. Я приехал практически без денег, не знал даже, где буду жить. Просто сел на поезд — решил, что на месте со всем разберусь. Приехал, знакомые посоветовали одну бабушку, которая сдавала комнату. И я начал пытаться поступать. Просыпался в холодном поту: снилось, что члены экзаменационной комиссии просят их удивить. И я лежал в кровати, думая, как же мне это сделать.

— Ты поступил в ГИТИС к Леониду Ефимовичу Хейфецу, опытнейшему мастеру.

— Поступить было сложно. На третьем туре Хейфец даже подумал, что я веду себя как-то вызывающе. Конечно, это всё происходило от внутреннего зажима. Но в итоге, после нескольких этюдов, он сказал, что хотел бы, чтобы я учился у него. Мне кажется, он тепло и бережно относится к ученикам. Я рад, что к нему попал. Конечно, разные случались истории, на первом-втором курсах было недопонимание. Потом я проникся к Леониду Ефимовичу, почувствовал, что и он ко мне хорошо относится. А самое главное, что он из каждого студента старается сделать личность. Институтские годы — это было супервремя. Это чистой воды Хогвартс из «Гарри Поттера». Там люди будто с волшебными палочками ходят.

— После института тебя сразу полюбил кинематограф, а вот с театром как-то не очень складывается.

— Ты прав, Вадим, с театром пока не складывается. Сначала был ТЮЗ, первый год мне казалось, что всё идет хорошо. Мы перенесли туда два своих студенческих спектакля, в которых нам было интересно играть. Год мы их выпускали, и казалось, что в театре можно жить! А на следующий год ничего нового, — роли, которые мне предлагали, не были мне близки. Так получилось, что на курсе у Хейфеца было очень много талантливых ребят, много лидеров. Во время учебы нам нравилось привносить что-то новое в наши спектакли, а главное, нам давали возможность это делать. Попав в систему профессионального театра, ты поначалу тоже думаешь, что свобода есть. Но оказывается, что это ошибочное мнение: надо делать так, как тебе говорят…

— А потом ты начал служить в Театре имени Маяковского…

— Да, и там тоже не до конца сложилось.

— Ты такой кот, который гуляет сам по себе.

— Я знаю, в чем проблема. Мне в профессии нужен человек, которому я бы верил на сто процентов. Мужской авторитет. Вот как в детстве: когда ты остаешься без отца, то ищешь его в других мужиках. Ты приходишь, например, на бокс, и там тренер, простой мужик, говорит: «Ну-ка, Сань, сделай так и так». А в конце тренировки добавляет: «Молодец». Ты ему веришь и, следуя за ним, растешь.