Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

Дома я с жадностью впился в стихи Есенина: бросался из середины в начало, из начала в конец.Тут: «Задрав штаны, бежать за комсомолом», там: «Родился я с песнями в травном одеяле», или «страна берёзового ситца».

Мало-помалу я успокоился, стал читать по порядку. На втором стихотворении я застрял, меня приковало к строчке: «Кленёночек маленький матке…» Как же это он его почувствовал, увидел? Понятно, клён – это большое дерево, а маленькое деревце? Ну да! Конечно же, кленёночек! Вот это да! Как просто, рядом ведь лежит… А вот в голову только ему пришло. А уж когда прочитал «В хате», я ошалел от такой точности: один в один срисована изба тётки Клавдии внутри.

Я пришёл с этой книжкой в студию художественного слова, сказал, что хочу читать Сергея Есенина. Анна Гавриловна взяла у меня томик, посмотрела на меня, стала листать, спросила:

– И что же ты хочешь читать?

– «Песнь о собаке», – ответил я.

– Хорошее стихотворение. Грустное, правда, – и тут же без всякого перехода, – Серёжа, нам поступило серьёзное задание из горкома комсомола: за две недели силами нашей студии мы должны подготовить приветствие женщинам по случаю праздника Восьмое марта. Выступать будем седьмого марта в Большом театре. Текст приветствия мы уже получили. На тебя ложится самая большая нагрузка, так как в этой группе из шести человек ты – самый старший. Ты должен знать весь текст, и в случае если кто-то из малышей растеряется – забудет слова, то ты должен подсказать. Свою часть приветствия, я надеюсь, ты будешь помнить твёрдо. В воскресенье большая репетиция, репетировать будем каждый день, а через неделю сотрудники горкома придут принимать нашу работу.

Седьмого марта за два часа до начала мы, дети, были в Большом театре. Нас сопровождали представитель горкома комсомола и руководившая младшей группой в нашей студии художественного слова Людмила Семёновна. Минут за десять до выхода мы стояли за правой кулисой, оттуда хорошо просматривался длинный стол на сцене, застеленный кумачом. За этим столом сидели руководители страны, хорошо известные всем по официальным портретам.

На сцене мы выстроились в два ряда: три девочки и позади них трое мальчишек. Наше выступление то и дело прерывалось дружным смехом и аплодисментами. (Никто из нас текста не забыл.)

это были мои слова, а одна из девочек мне отвечала:

Вторая девочка подхватывала:

Смех в зале: глагол «привлечём» вызывал у публики совершенно определённые ассоциации. В это время третья чтица начинала фразу:

и наконец все три девочки вместе:

Третью четверть окончил без двоек. В театральной студии мы готовили к выходу постановку сказки «По щучьему велению».Емелю играл Лёнька Нечаев, я – царя, генерала – Витька Татарский. (Татарского мы недолго Витькой звали – такой он был рассудительный, грамотный. Евгения Васильевна, не без иронии, цитировала его иногда: «Как сказал Виктор Витальевич…» Так вот, в студии все стали называть его Витальичем.) Лисицу играла Жанна Гречуха, неравнодушная к Витальичу. Девушка она была очень начитанная, всё время цепляла его каверзными вопросами и сыпала цитатами как из рога изобилия. Роль царевны досталась Светлане Харлап, боярином был Вовка Штейн. Заморского гостя играл Витя Пьерсик, зайчика – Нина Шорина (девочка, которая уже снялась в главной роли в фильме «Огни на реке»).

Дядя Ваня и тётя Катя уезжали в Австрию, мы – мама, папа и я – провожали их с Белорусского вокзала. Перецеловались. Поезд тронулся – мы долго махали им вслед и не уходили, пока огни последнего вагона, три красных фонарика, не скрылись.

– Меняется что-то, – задумчиво произнёс папа. Не расслышав, мама переспросила:

– Что?

– Меняется, говорю, что-то… За границу вот Иван поехал. В капиталистическую заграницу, в Австрию. Миру Соловейчик досрочно выпустили… Что-то меняется…

В школе новое поветрие – пуговичный футбол. Едва заслышав звонок на перемену, ребята бросались к подоконникам, чтобы их занять. Самым азартным игроком был Сашка Пасынский – круглый отличник, он и в этой игре хотел быть лучшим.

Каждый из четырёх подоконников превращался в «футбольное поле». «Футболистами» были пуговицы – у каждого игрока имелось по три пуговицы в «команде». Если на край пуговицы нажать ногтем, то она отскакивала; ею нужно было попасть по пуговке-«мячику» и забить гол в «ворота», обозначенные большими пуговицами. Совершенно равнодушный к пуговичному футболу, со стороны я наблюдал, какие страсти кипели вокруг этой игры. До крика доходило обсуждение, какие пуговицы лучше. Происходил обмен и даже торговля.

Я был поглощён Есениным, мне хотелось иметь свою книжку с его стихами, однако в книжных магазинах Есенина не было. В «буке» (букинистическом магазине) обещали оставить.

Второго мая у Лёньки Нечаева день рождения, ему исполнилось шестнадцать. Замечательная семья Вовки Штейна устроила для него праздник – накрыли стол и пригласили студийцев из Дома пионеров. Я продал три десятка марок и подарил ему сто рублей (на чёрный день – купит макарон и поест). Крупную купюру я положил в конверт и написал: «Имей 100 рублей и 100 друзей».

На День Победы поехали в Головково. С папой перекопали треть огорода и посадили картошку. Мама занималась своей любимой клубникой.

Кое-как закончил седьмой класс и был счастлив, что перевели в восьмой. Звонил Ире, она меня огорчила, сказала, что поедет в пионерлагерь в Евпаторию, в Крым.Как в песне: «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону». Я на первую смену уехал в Тучково. С утра до вечера футбол – дорвался.

Вернулся в конце июня, дома застал одну бабу Таню. От неё узнал, что отец отправился за крышей для дома в Головково, а мама с Сашкой там живут. Баба Таня разложила на диване своё смертёное. (Больше всего бабушка берегла узелок, в котором хранила одежду для своих похорон.)

– Идей-то моя смертушка?.. Няйдёт и няйдёт за мной. Яна меня по Матюшину, по Корнееву ищеть, а я вона куды забралась. У саму Москву.

– Да живи, баб. Чего тебе? Плохо, что ли? – успокаивал я её.

– Дужа хорошо… Петя дужа хороший… Чёрнова слова не слыхала от яво.

Уже смеркалось, но я так соскучился по маме с Сашкой, что решил поехать в Головково. В электричке я уснул и проспал свою станцию, вышел во Фроловском. Уже ночь была, дождь накрапывал, когда я добрался до нашего сруба (в дом он ещё не превратился). Внутри сруба был натянут брезент, под которым и спали мама с Сашкой. Я примостился третьим, а утром в шутку сказал: