Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

Театр имени Маяковского, спектакль «Гамлет». (Продал две серии марок с английской королевой Елизаветой и купил билет в бельэтаж.) Это было поистине щедрое театральное пиршество! Открылся занавес, и во всё зеркало сцены – средневековый замок. От декорации зрителю передавалось гнетущее чувство. Затем две её створки распахнулись, как гигантские ворота, освобождая перед публикой всю глубину сценического пространства. В этой постановке всё было органично: текст перевода Лозинского, интонации и пластика актёров, музыкальное оформление, сценография – всё слагалось в единый образ, сцеплялось в каком-то изумительном движении и устремлялось в самое сердце зрителя. Блистательные актёры: Кириллов – Клавдий, Свердлин – Полоний, Григорьева – Гертруда, Анисимова – Офелия и, конечно же, Евгений Валерианович Самойлов – Гамлет. Спустя шестьдесят лет помню детально их игру.

Мне выпало счастье увидеть подряд двух Гамлетов – абсолютно разных, но оба они были совершенны. В будущем я увижу ещё с десяток Гамлетов, но ни один из них не выдержит сравнения с первыми двумя.

Что же со мной произошло? Я заболел!.. Диагноз – непреодолимое влечение к театру Маяковского. Я стал ходить туда каждую неделю, покупая самые дешёвые входные билеты – без места, однако мне всегда удавалось найти незанятое кресло в зале. Пересмотрел весь репертуар театра.

Однажды на полу заметил обронённую контрамарку. Это был не фирменный бланк, а прямоугольник ватманской бумаги, на котором от руки проставлены число, место, количество персон и подпись.Разглядывая чудесный листок, сообразил, что, если научусь копировать почерк, смогу ходить в театр бесплатно, хоть каждый вечер. Купил всё, что нужно: альбом с подходящей бумагой, ручку с хорошим пером и синие чернила. Потренировался, разобрался с нюансами почерка – формой и наклоном букв, нажимом пера, – и вот у меня в руках пропуск в удивительный и восхитительный мир. В первое же свободное воскресенье выписал себе контрамарку на утренний спектакль «Домик на окраине» и отправился в театр. Не моргнув глазом предъявил на входе «липу» и беспрепятственно прошёл.

В следующее воскресенье я посмотрел «Молодую гвардию» – мощный спектакль, в своё время он был удостоен Сталинской премии. В главных ролях замечательные артисты: Е. Самойлов, Т. Карпова, Б. Толмазов. Но ведущим «исполнителем» было огромное красное знамя – оно подчёркивало каждую сцену спектакля, передавало всю гамму эмоций, всю героику событий.

Я посмотрел тогда же и «Вишнёвый сад» с легендарной М. Бабановой. Её родниковый голос, лучисто-ласковый взгляд, проникновенная женственность – всё это со мной на всю жизнь. Лопахина играл Е. Самойлов, ставший моим любимым актёром. «Клоп», «Гроза», «Аристократы» – один за другим я проглатывал спектакли и к апрелю пересмотрел весь репертуар. (Моя успеваемость в школе катилась в тартарары, я стал кандидатом во второгодники.)

В апреле вернулись из Австрии дядя Ваня с тётей Катей, зашли к нам в гости с подарками – ковром на стену, по которому неслась разудалая птица тройка с Гоголем-седоком, и дорогой кожаной курткой для отца.

В мае дядя Ваня взял участок, 12 соток, в Переделкине. Он поделился своими планами с отцом, мне же сказал:

– Сергей, твоя помощь потребуется – не сейчас, в июле.

В школе увидел объявление: приглашали копать котлован под бассейн в Лужниках, который готовили для проведения товарищеских соревнований в рамках Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве. Уроки в субботу отменили, и всем классом мы отправились в Лужники. Там стало ясно, что труд этот не для девчонок. Мы, мальчишки, остались. Через четыре часа работы нас сменили другие землекопы. Когда уходили, прораб сообщил, что тот, кто отработает 100 часов, получит входной билет на открытие фестиваля. Я записался, на меня завели учётную книжку, и весь май ежедневно с утра ездил в Лужники копать. Выполнил норму, получил справку, которую через год следовало обменять на входной билет.

Меня оставили на второй год. Мама переживала, отец её успокаивал:

– Это, Нин, небольшая беда – главное, он со шпаной не водится.

На лето Ира снова укатила в Евпаторию. Я чувствовал, что она от меня отдаляется. Зимой дважды не пошла на каток: то болела, то настроения не было. В кино её приглашал – тоже отказалась…

На первую смену я поехал в лагерь под Малоярославцем. Драмкружком там руководил студент ВГИКа Саша Рабинович, впоследствии ставший известным как Александр Митта – кинорежиссёр, сценарист, актёр. В кружке занималась очень красивая девочка Валя, которая уже снялась в кино (небольшая роль в фильме «Судьба барабанщика»).

Саша Рабинович недолго с нами пробыл, наверное, с неделю. Рассказывал, как снимается кино, поделился, как он собирается выстроить вечер, посвящённый пятнадцатой годовщине начала Великой Отечественной войны.Но он уехал, и организация вечера легла на плечи старшей пионервожатой. В программу вошли стихи и песни военных лет. Я читал две главы из «Тёркина». Валя пела, особенно задушевно она исполняла «Синий платочек».

У нас с Валей завязалось что-то похожее на дружбу. Однажды проливной дождь удерживал нас в беседке. Валя рассказывала про кино, об артистах, с которыми снималась в «Барабанщике», – о А. Ларионовой, Д. Сагале, А. Абрикосове. Болтали о новых фильмах, вспоминали старые. Я поделился, что мне очень нравятся Н. Крючков, Е. Самойлов, а ещё П. Алейников, Б. Бабочкин. А ей нравились Л. Орлова, Т. Макарова, А. Ларионова… Вдруг она спросила:

– А в кино по-настоящему целуются?

– Не знаю, – ответил я.

Она помолчала, посмотрела на меня.

– А ты целовался когда-нибудь?

– Когда-нибудь?.. Целовался…

– Ну… поцелуй меня.

Я поцеловал её в щёку.

– А в губы?

Чмокнул в губы.

– Ты с кем целовался?

Я смутился…

– С мамой…

Она рассмеялась.

– А хочешь, я тебя поцелую?

– Хочу…

Приоткрыв рот, она прикоснулась к моим губам и лизнула их языком. Я слегка испугался. Она медленно отпрянула и, открыв глаза, посмотрела на меня, но так, что я не понял, куда она смотрит: то ли на меня, то ли в себя.

– Ещё хочешь?..

Я послушно кивнул головой. Второй поцелуй был гораздо длиннее.

– А теперь ты меня поцелуй.

Долго после этой «школы поцелуев» не мог я уснуть. Я считал себя предателем. «Как же так? – думал я. – Люблю Иру, а целуюсь с Валей… Мало того, что второгодник, так ещё и предатель! Ну, допустим, Ира меня не любит, но ведь я-то её люблю… значит… я – предатель», – осудил я себя по всей строгости коммунистической морали. Вспомнил даже Зою Космодемьянскую, сохранившую в записной книжке цитату из Чернышевского: «Умри, но не давай поцелуя без любви!»