Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

Лекции по русской литературе читал профессор весьма почтенного возраста Михаил Степанович Григорьев. Знакомясь со студентами и дойдя в списке до фамилии Светлов, спросил:

– Не родственник поэту?

Сандрик ответил, что родственник – сын.

– Когда-то я и папе Вашему читал лекции.

Продолжая перекличку, Михаил Степанович произнёс:

– Хачатурян.

Кобахидзе прокомментировал:

– Сын Хачатуряна.

Михаил Степанович (а он, наверное, и самому Пушкину лекции читал) с лёгкостью отбил подачу:

– Шмованов – сын Шмованова.

Изобразительное искусство для нас открыл Борис Николаевич Симолин. На занятиях мы сидели заворожённые и жадно слушали его, как будто это был собственный голос мировой художественной культуры. Повествование было настолько проникновенным, что мы словно погружались в транс. Перед нашим внутренним взором египетские фараоны, целясь из луков в быстроногих антилоп, мчались на золотых колесницах, Олимпийские боги возлежали на пирах в прохладе мраморных покоев величественных дворцов, а императоры-триумфаторы в пурпурных палудаментумах ехали с многолюдным кортежем по Римскому форуму.

По пятницам девчонки наши отдыхали, а мы, парни, с утра до вечера, четыре пары, занимались военным делом. Четыре подполковника преподавали нам военную науку, включавшую огневую подготовку, топографию, стратегию и тактику, политорганы в армии.

Завкафедрой полковник Жидков внешностью очень бы подошёл на роль Городничего в гоголевском «Ревизоре». Отдельные вырвавшиеся у него реплики запомнились на всю жизнь. Как-то на перемене Виктор Филиппов травил байки (он по этой части был большой мастер), а мы от души хохотали. Мимо шёл полковник. Остановившись, он обвёл нас свинцовым взглядом. Смех застрял в горле, все притихли… Словно очнувшись, мы поздоровались. Вместо ответа Жидков процедил сквозь зубы:

– Мать с вас артиста ждёт! А вы идиотничаете? – И ушёл.

Фраза стала крылатой. Но такая «добыча» нам перепадала и от его коллег. Вот один из перлов:

– Хóдите в морозы без шапок – форсите и не знаете, что мозг в голове может менингит подцепить. А от его либо умирают, либо дебилами становятся. Сам болел.

Каждую неделю в актовом зале ВГИКа показывали новый фильм. Студенты набивались в помещение до отказа, с нетерпением ждали появления Ципурского – завфильмотекой. Его встречали аплодисментами. Он махал над головой белым платком, и киномеханик запускал фильм.

Кипела весельем наша творческая жизнь во ВГИКе – и вдруг ЧП. Сначала заметался слух, шёпот, потом зазвенело по всему институту: «Аморалка… аморалка…» Двое студентов завели в общагу девчонку, всю ночь кувыркались с ней, а утром, пока она, бедняжка, спала, усталая, продали её пальто и на вырученные деньги хорошо позавтракали. Может, этот случай и не открылся бы, если бы не мать той дурочки. Мать пришла в институт прямо к ректору Грошеву и потребовала… чтобы ей вернули деньги за проданное пальто. А судьба дочери не дороже ли пальто? Кажется, это волновало её меньше. Студентов отчислили. За аморальное поведение.

На занятиях по актёрскому мастерству Тамара Фёдоровна предложила нам проверить наблюдательность и память. Она попросила показать с воображаемыми предметами, как работают повар, сапожник, портной и столяр. Я вспомнил сапожника, который сидел на подоконнике в своём полуподвальчике в Плотниковом переулке, прямо за нашей школой. Он был мастером по мелкому ремонту. Вспомнил, как он зажимал коленями сапожную лапу и насаживал на неё башмак. Схваченные губами маленькие гвоздики он доставал изо рта по одному, прилаживал и забивал.

В процессе подготовки этюда мне пришла мысль попасть себе «молоточком» по пальцу. Отыграв боль от удара, я решил сделать перерыв в «работе». Наклонившись к «нижней полке», взял «бутылку», а с верхней снял «стакан». Налил воображаемой водки для поднятия настроения. Шумно выдохнув, в три глотка опустошил «стакан». Сморщившись, как кукла Образцова [38] Кукла, придуманная С. Образцовым для номера «Налей бокал»: под звуки романса персонаж распивает водку. Движения кисти руки передают выразительную мимику горького пьяницы. , подвёл этюд к знаменателю: «Пьёт как сапожник».

Перед ноябрьскими праздниками Тамара Фёдоровна отозвала меня в коридоре в сторону и дала сторублёвку:

– Передай Коле Губенко.

Я передал – Коля, положив деньги в карман пиджака, хлопнул в ладоши:

– Гуляем!

Вечером того же дня я попал в общежитие. Студенческий банкет: водка, частик в томате, пельмени. Живут Коля, Жора и Вова безалаберно, совсем у себя в комнате не убирают. Но живут весело. Туляк Вова на гармошке тульской наяривает, Коля на гитаре струны перебирает, а Жора – медведь на ухо наступил, но всё равно с удовольствием поёт.

В середине ноября приступили к отрывкам. У меня был отрывок по мотивам поэмы М. Алигер о Зое Космодемьянской. Зою играла Таня Гаврилова, а я фашиста. Однокурсники обрушились на меня с критикой, заступился только Карен Хачатурян. Когда все студенты высказались, Герасимов категорически не согласился с их оценкой. Мало того, он нашёл, что моя работа была смелой и убедительной. Таню Гаврилову хвалили все. Впрочем, обо всём этом – обо всех четырёх годах нашего обучения (с самых первых дней и до выпуска, до защиты дипломных работ) написана книга. Её автор Наталья Волянская приходила к нам и буквально стенографировала всё, что звучало на занятиях. В 1965 году появилась эта книга – «На режиссёрских уроках С. А. Герасимова». Если любопытно, то её можно найти. Я же поделюсь тем, что осталось «за кадром», и более всего своими личными наблюдениями и впечатлениями.

Не могу не вспомнить отрывок студента-немца Зигфрида Кюна «Заксенхаузен». В нём я играл советского солдата-военнопленного. В книге Волянской об этом есть. А мне эта постановка памятна ещё и в силу той болячки, которая саднила в душе после мандатной комиссии («принят условно и должен освободиться от штампов самодеятельности»). Так вот, болячка прошла в одночасье. После дифирамбов, на которые мастер всегда был щедр, прозвучавших в адрес режиссёра и мой, Сергей Аполлинариевич обратился с призывом к студентам:

– Курс! Равнение на Кюна и Никоненко. Этот отрывок, вне всяких сомнений, мы покажем на зимней сессии.

В сердце моём зазвучало: «После таких слов не расстаются!» – а в голове утвердилась мысль: «Не успокаиваться и штурмовать профессию дальше».

К нам на курс стал захаживать взрослый уже парень, который завершил своё режиссёрское образование и был как бы не у дел. Скуластое лицо, глубоко посаженные глаза грустны, говорит мало – больше слушает. Звали его Вася, а фамилия – Шукшин. Про него говорили, что он талантливый артист и уже снялся у Хуциева. Самостоятельных режиссёрских постановок ему ещё не доверяли ни на студии им. Горького, ни на «Мосфильме», а на республиканских студиях он работать не хотел. Шукшин учился в мастерской у Михаила Ильича Ромма, его однокурсниками были Андрей Тарковский, Александр Митта, Валентин Виноградов, Владимир Китайский (про Китайского говорили, что он самый талантливый на курсе).