Михаил Каншин - Физтех. Романтики. НЕнаучная жизнь физтехов

А относительно исторической кинохроники, про нужный подбор которой мы договорились с отличными ребятами из Белых Столбов, да ещё и вместе с мини-лекциями по истории страны, – это ещё одна история, которую нам поломало партбюро и персонально Оганян, справедливо заподозрив что-то эдакое, несмотря на наши демагогические выкрики про повышение культурного уровня у студентов.)

И ещё – поездка к Паустовскому была явно после всесоюзной идиотической эпопеи и истерии про физиков, лириков и ветку сирени, после знаменитого вечера на Каланчёвке, в Доме культуры железнодорожников, где Градиент с красной трибуны читал стихи, написанные «в несколько старомодной манере символистов», физиков изображали мы и МИФИ, а лириков – ВГИК, ГИТИС, Литинститут им. Горького и Консерватория. Был ли кто-нибудь из живописцев – начисто не помню. Там мы хорошо поговорили с культмассовыми коллегами-консерваторцами и в принципе договорились сделать что-нибудь вместе.

Мы ведь решили пригласить Паустовского не просто так. Фокус был в том, что мы придумали цикл вечеров по рассказам Паустовского, со световыми картинками с эпидиаскопа и консерваторской живой музыкой в некоем антураже. Чтобы свечи, скрипки, рояль, а лучше – клавесин. И первым должен был пойти рассказ «Ручьи, где плещется форель».

И этот первый вечер должен был начаться с встречи с Паустовским, который, по нашему коварному замыслу, ну, никак не мог в этом разе отказать и не приехать на Физтех посмотреть, что мы сделаем с его рассказами. А уж дальше будет видно…

ЛЛ:Значит, эта поездка была до Устных журналов, но тогда это было после вечера Евгения Евтушенко. Я помню, как искал его дом на какой-то из Мещанских улиц и как мальчишка, который показал мне подъезд, спросил:

– А правда дядя Женя настоящий поэт?

Потом был вечер, на который я привез свою будущую жену, а потом провожал в Москву на машине, которая привезла Евтушенко.

Водителем и владельцем машины был замечательный (но не модный тогда) военный поэт Михаил Луконин. Помню, как модный поэт сказал ему, что расслышал фразу одной из физтешек:

– А у Евтушенко шофер симпатичный.

А потом обратился к моей Земфире:

– Ну как, вам понравилось? – ожидая услышать восторженный ответ.

А Зефа никогда не демонстрировала восторженности, сказала просто:

– Да ничего…

Луконин хохотнул, Женя надулся и уже до конца поездки к нам не оборачивался. Впрочем, вечер прошел удачно и возможно, обсуждая его, мы решили следующим замахнуться повыше и пригласить Паустовского.

Паустовского мы очень любили, и сейчас любим. Он быстро отреагировал на хрущевскую оттепель, а как пробил в печать книжки Александра Грина, Юрия Казакова, целые «Тарусские страницы» в Калуге и ещё кого-нибудь, нам неведомо. Вообще надо сказать, что главными героями-шестидесятниками были не та четвёрка известных всем поэтов, а неизвестные редакторы, у которых наготове были для нас Хемингуэй и Платонов, Сароян и Стейнбек, и музейщики с выставками запрещённых до того художников, и «Тарусские страницы», и так далее.

И вот мы погрузились в электричку и поехали в Серпухов. Потом автобусом – в Тарусу. Была осень, листья клёна (?) устилали тарусский булыжник, и никто из встречных не знал, кто такой Паустовский и где он живёт. Надо пойти на почту, сообразили мы с Андрюхой. Почтовая девица сначала пококетничала насчёт секретности с двумя молодыми цветущими красавцами, какими мы тогда были, а сейчас и не догадаешься, а потом всё же сообщила нам адрес.

Комментарий АФ:Про то, что в Тарусу попадают через Серпухов, мы знали из книг самого Паустовского. Почему мы поехали именно в воскресенье – не помню. Погодка с утра была невнятная, Лёнька влез в любимый волосатый свитер в сине-серых ромбиках.

И, твёрдо зная про язык и Киев, мы с утра пораньше подались с Новодачной на Курский вокзал. Чтобы поехать на автобусе в Тарусу, надо было сначала добраться до Серпухова. Выяснилось, что путь-дорожка туда с Курского занимает ещё три часа, потому как электричку до Серпухова ещё не дотянули, а бегает туда паровоз. И не каждые пять минут, а пореже. Нашли в расписании «туда», прикинули варианты, когда обратно. Подождали, конечно, и подались.

Народа в вагоне было немного: до дачно-огородного психоза был ещё не один десяток лет. Публика довольно быстро повысаживалась, и где-то к середине пути мы остались в вагоне одни. Паровоз старался вовсю, за окнами распогодилось.

Мы сидели в тамбуре на полу, держась за поручни, свесив ноги в открытую дверь вагона. Сигаретный дым лохмато крутился в солнечных столбах, кусками выстреливал наружу. Пахло паровозным дымом, за Чеховым пошли совсем уж паустовские пейзажи, жизнь была прекрасна и удивительна – и вся впереди…

Серпухов. Посередине грязной и обшарпанной вокзальной площади разлеглась здоровущая лужа. (Позднее я узнал, что эта лужа неистребима и живёт там всегда. Справиться с ней удалось только ближе к восьмидесятым.)

Кроме лужи, площадь с завидной периодичностью украшали сильно хмельные личности, заросшие дикой щетиной. С ними пытаются справиться по сию пору.

Стоянка потёртого пыльного стада раздолбанных межгородских автобусов на самом краю привокзальной площади, там, где кончается асфальт, нашлась быстро. И автобус на Тарусу мы ждали, по-моему, не слишком долго, убедившись, что обратный сегодня тоже есть.

Вышли мы на конечной, протрюхав около часа, на самой центральной пыльной и безлюдной площади. Городок был явно задрипанней Серпухова, с неба валилось яркое солнце. Ни одна душа в автобусе, включая водителя и кондукторшу, слыхом не слыхивала про писателя Паустовского. И граждане явно не верили, что такой писатель есть и живёт зачем-то в Тарусе. И, с опасливым любопытством поглядывая на подозрительных молодых людей, которые едут из Москвы в Тарусу писателя искать, пассажиры быстренько растворились в узеньких улицах.

Автобус уехал. На площади стало совсем тихо и совсем пусто. С воскресным приветом вас, ребята. Райкомы-исполкомы, ясное дело, закрыты, народ по жаре не шастает, время к тому же явно обеденное. Или послеобеденное. А может, уже и мёртвый час. Или здешняя среднерусская сиеста.

Свято веря, что Константин Георгиевич получает письма и даже иногда на них отвечает и что на почте его адрес точно должны знать, мы принялись за обход площади по периметру – оно и вышло. Кажется, почта тоже была закрыта, но внутри происходила жизнь, и мы вошли с обратной стороны и, наконец, впали в светлую почтовую комнату, где за деревянной загородкой дева сортировала почту.

ЛЛ пытается продолжить:Подошли к дому, точнее, к избе, ещё точнее – к распахнутым воротам подворья, если они, ворота, там были… Только шагнули внутрь, как из-за угла избы высунулся мужичок с тазом и выплеснул мне под ноги шматок грязной воды. «Ой!» – сказал мужичок и оказался Паустовским Константин Георгиевичем.