Владимир Даненбург - Голос солдата

А вот ежели дело не книг там или газет касалось, тут Славка умом похвалиться никак не мог. Ни тебе костер в лесу развесть, ни сухой паек сварить, ни лопатой, топором или пилой орудовать — ни в чем таком Славка ни уха ни рыла не смыслил. А уж до девки самой завалящей подкатиться — то тут смех один. В таких делах Митька его опекал.

…Из десантных войск их переформировали в стрелковые части. Народ соображал — скоро на фронт. Высаживать их во вражеский тыл ныне незачем. Вот и…

Их со Славкой из минометной роты перевели в резерв. Горелов страсть как расстроился. А Митька — ничего. Все одно где-то служить придется. И вполне так может повернуться, что ничуть не хуже, нежели в стрелковом батальоне минометчиком. В армии с судьбой спорить не стоит.

Как в воду он глядел. В землянку, где помещался резерв, пришли однажды приезжие офицеры и стали отбирать грамотный народ для артполка. Первым взяли Славку (восемь классов образования!). А он заартачился. Не желаю с другом, дескать, разлучаться. Капитан-артиллерист хотел было шумнуть на Славку, да только засмеялся:

— Добре, уважим дружбу солдатскую.

Так Федосов заодно с Гореловым попал в топовзвод штабной батареи артполка. О топовычислителях Митька прежде и не слыхивал. И был он благодарен судьбе за такую перемену. Служба в артполку пришлась ему по душе.

Землянки они соорудили в лесу, вдали от селений, и в первые дни, видя обступающие расположение полка высоченные сосны, березы, осины, погруженные стволами в сочную болотную траву, наблюдая за рыжими вспышками летающих с ветки на ветку белок, слушая птичий гомон и замечая вокруг притемненную тенями лесную непроглядность, они уверились, что место для расположения артполка выбрано в такой глухомани, откуда до ближайшей деревни идти и идти. Худо это, когда людей поблизости не встретишь…

Но вот в первом же учебном походе их штабная батарея за час всего дотопала до большой деревни с многоглавой каменной белой церковью. Личный состав подразделения повеселел, приободрился. Угадав настроение подчиненных, гвардии старшина Колесник — офицерская гимнастерка, при портупее, полный набор довоенных оборонных значков, хромовые сапоги — пригладил вороньего цвета усы и скомандовал:

— Запева-а-ай!

Батарея охотно и дружно грянула:

Небо в вышине было синее-синее, впереди темновато зеленел вплотную к деревне подступающий лес. У изб стояли женщины, старики, ребятишки. Иные мальчонки, кто побойчее, выбегали на пыльную дорогу и, норовя не сбиться с ноги, маршировали подле колонны штабной батареи.

Глядел Митька на худеньких этих ребятишек, обрадованных появлением солдат в деревне, припоминал столь же безмужнее и столь же голодное Марьино с такими же тощими босыми детьми и такими же сухо рыдающими женскими глазами. Душа его знакомо затосковала. А колонна батареи между тем прошла мимо каменного дома с вывеской «Магазин», мимо деревянной школы-семилетки, мимо дощатой трибуны на площади возле церкви, мимо правления колхоза…

В одной шеренге с Митькой шагал Славка Горелов, что есть силы горланя строевую песню. Митька взглядывал на него насмешливо: ничего-то человек о деревне не знает, и невдомек ему, что эта мимолетная встреча с молоденькими солдатами, бойко шагающими вдоль изб и изгородей, обернется нынешней ночью потоками женских слез.

На краю Лыкова — так называлась деревня, — у самой лесной опушки, вытянулся бревенчатый барак с большими, ровно как в школе, окнами. Из барака высыпало десятка два девок и молодух в ярких на солнце платьях. Послышались озорные, не больно пристойные выкрики, зазывные слова, хохот. Песня угасла. Личный состав штабной батареи, не слушая окриков старшины Колесника, ввязался в рискованную словесную перепалку с обитательницами бревенчатого барака.

Оживленнее и словоохотливее всех в колонне выглядел солдат Горелов. Его понесло. Рот разинут в смехе, глаза блестят, голос и речи такие, что, ежели не знаешь его, подумаешь, было у паренька ухажерочек видимо-невидимо.

Понятно, не один Славка разговорился. Митька и в себе ощутил жеребячью страсть ржать на всю округу. Ему, однако, достало ума-разума не больно уж открыто следовать этому зову. Он лишь присматривался, помалкивал да снисходительно посмеивался про себя, примечая, как иные сослуживцы, вроде Славки, взбрыкивают, ровно стригунки.

Вообще-то и девки из барака вконец ошалели. Разве что солдатиков за руки не хватали. Гвардии старшина Колесник, не терявший обыкновенно начальственной невозмутимости, стушевался под атакующим их напором. Махнув на все рукой, он сошел на обочину, вроде как предоставив подразделению полную свободу действий. И тогда, нарушив строй, хотя и продолжая движение, солдаты стали знакомиться с девками.

Одна, чернявая, востроносенькая, в голубой кофтенке, заговорила со Славкой, откровенно выказывая свою симпатию. Горелов заважничал, принялся острить, болтать напропалую, то и дело повторяя: «Мы, одесситы…»

А к вечеру — батарея уже была в расположении — у всех нашлась работа: личный состав приводил в безупречный вид обмундирование и наружность. Кто брился, кто подшивал свежий подворотничок, кто пристраивал фанерку под погоны, кто оттирал до блеска пуговицы на гимнастерке, кто чистил на лесенке сапоги или ботинки. Приди в землянку посторонний — верно, подумал бы, что подразделение готовится к смотру. Ввело бы его в сомнение, быть может, лишь то, что народ чрезмерно суетлив, о чем-то все шепчется да с опаской поглядывает на дверь.

По-иному держался один лишь Горелов. Пристроившись у стола в уголке, он чего-то писал. Время от времени возводил глаза к потолку, шевелил губами и опять писал.

После ужина по пути от столовой до землянки едва ли не половина личного состава батареи поодиночке исчезала в лесу. Никто не скрывал своих намерений. И тем не менее, когда вскоре стали появляться у бревенчатого барака на краю Лыкова, все вроде как удивлялись такому совпадению. Понятно, каждый соображал, что по-иному и быть не могло. Какой устав, какая угроза взыскания способны были удержать их от самоволки, ежели в бревенчатом бараке каждого ожидала столь заманчивая и столь доступная любовь?..

Митька, верно, не больно и рвался бы туда. Хотя он, как ему казалось, навсегда приневолил себя не вспоминать о Кланьке, вовсе позабыть ее так и не сумел. Нынче же, после нечаянного свидания с молодыми женщинами из барака, разбитными и отчаянными, память с Кланьке ожила с прежней силой. И Митька, должно, воздержался бы от самоволки. Чего найдет он в лыковском бараке? Митька казался себе несравненно взрослее и опытнее ребят из батареи.