Владимир Даненбург - Голос солдата

— Кто же это догадался? Сегодня водка очень кстати.

Налили в граненые стаканы выпивку (мужчинам и Ирочке — водки, Леночке и тете Ане — вина), наполнили тарелки закусками. Со стаканом в руке встал Борис.

— Я хочу сказать… Ирина, помолчи! — не повернув головы, прикрикнул Борис на слишком разговорчивую гостью. — Друзей мои дорогие, я хочу сказать вот что. Война прошла тяжелым колесом по человечеству, по нашему народу — особенно. Мы — Слава, Митя, я и другие, ваши соседи и наши пациенты, — побывали в самом пекле и вышли оттуда живыми. Мы теперь вроде бы полпреды погибших среди живых. Пока мы есть на свете, придется нам напоминать людям, как это больно и горько, когда по тебе прокатывается колесо войны… — Он помолчал немножко, задумавшись. — Я понимаю, вы удивлены, с чего бы это на нашей радостной встрече я заговорил о таких невеселых материях? И за здоровье сестренки я, конечно, тоже выпью. Ей, между прочим, от войны тоже досталось… Я хочу сказать, что ровно пять лет назад в этот вечер мы еще не понимали, что сотворили с нами те, кто затеял войну. Мы были моложе не на пять лет, а на целую вечность. Мы были молоды и слепы. Вот именно, друзья мои дорогие, — слепы. Хотя люди, по-моему, всегда слепы во всем, что касается будущего. И зрячие глаза им не очень помогают… Говорю я все это вовсе не для того, чтобы нагнать на вас тоску. Было время, когда мне казалось, что все сошли с ума, что все озверели на этой страшной войне. Теперь вижу, ошибался. Мы не озверели, не стали хуже, чем были. Пусть многое потеряно — все равно мы сохранили в сердцах своих умение быть верными в дружбе и любви… Мы остались людьми. Я предлагаю выпить за счастье моей сестренки и всех ребят, кто кровью своей и молодостью своей заплатил за продолжение жизни на земле.

Все выпили, и за столом на некоторое время установилась тишина. Длинный взволнованный тост Бориса растрогал всю компанию. Даже болтливая Ирочка замолчала и оставила в покое Митьку. Друг мой залпом осушил стакан, заел выпитое кусочком посоленного хлеба, молча налил еще полстакана и, не дожидаясь нового тоста, опять осушил.

— До чего душевно и складно ты сказал, Борис! — Митька всхлипнул — был уже «хорош». — Душу всю мне переворотил. Недаром, ясное дело, мы кровушкой своей землю полили. И от этого нисколь хуже не стали. Верно говорю, мы, может, еще и получше душой сделались на фронте. — Митька рукавом халата вытер глаза и опять наполнил свой стакан. — Можно, я тоже слово скажу? От души охота сказать…

— Давай говори, — ответил за всех Борис.

— Мое слово будет такое. — Митька поднялся, пошатнувшись и расплескивая содержимое своего стакана. Лицо его побагровело от волнения и отчаянной решимости. Он расчувствовался, глаза его блестели слезами, лоб и щеки усеяли бисеринки пота. — Мое слово будет такое. Война много горя принесла, и я согласный с тобой, Борис: не счесть, скольких людей она со свету свела, скольких — калеками, вроде нас, оставила. А вот я, верно говорю, за что-то ей даже благодарный. Вроде как прозрел я на этой проклятой войне, вроде как на себя глядеть по-иному, не так, как до войны в деревне, нынче научился. Нужным человеком на войне был. Это одно. А еще вот чего. Судьба меня в армии с такими людьми свела, что, ежели бы не война, вовек бы мне с ними не знаться. Вот хоть Славка… Не глядите, что его так искалечило. Для меня друга не было родней и не будет вовек. Мое слово теперь такое: давайте выпьем за друга моего фронтового Славку Горелова. Отчего так? — Он расслабленно засмеялся, притворяясь захмелевшим сильнее, чем опьянел на самом деле. — Оттого такое мое слово, что хоть и не его день рождения нынче, а сидит он ближе всех к Ленке и им бы — так я прикидываю — хотелось дружка возле дружки навсегда быть. Выпьем, что ли?

Митькин тост изменил настроение за столом. Даже Борис повеселел. Только мы с Леночкой были смущены и отмалчивались.

— Боря, спой нам что-нибудь! — вдруг потребовала Ирочка. — Все просят, правда? Спой, пожалуйста.

— Боренька, спой, — сказала тетя Аня.

— А чего, Борис? — Митька и в самом деле был уже «хорош». — Давай чего-нибудь? Мы подтянем.

Леночка рассказывала мне, что у ее брата редкостной красоты баритон, что он готовился до войны в консерваторию, что если бы не слепота…

— Давай, Боренька. Я буду вторить, — неожиданно предложила Леночка и так покраснела, что мне показалось, на щеках у нее сейчас проступят капельки крови.

— Если ты будешь вторить, — улыбнулся Борис, — я подчиняюсь. Ты у нас сегодня повелительница.

Борис достал из шифоньера увесистый футляр, извлек из него отливающий перламутровой отделкой немецкий трофейный аккордеон. Тетя Аня поставила стул на то место, где танцевали Ирочка и Митька. Борис привычно сел на стул, устроив на коленях аккордеон. У брата за спиной встала покрасневшая от волнения Леночка. Правда, может быть, она сделалась такой красной из-за того, что так и не сняла плиссированное коричневое платье и белую пуховую кофточку. Леночка провела рукой по голове Бориса. Он улыбнулся, растянул аккордеон, ловко пробежал пальцами по клавишам. Прозвучала знакомая мелодия, и слепой запел:

Сестра вторила ему, не произнося слов. Ее нежное певучее сопрано было как бы небесным фоном, на котором ясно и волнующе поднимался и уходил вниз действительно необыкновенно красивый баритон слепого. Борис пел прочувствованно. Голос его то вздымался до свиста лесного ветра, то грохотал, подобно снарядным разрывам. И, как нежный плеск тихого лесного ручейка, пение Бориса сопровождало девичье сопрано:

Сопрано одиноко повисло в тишине. Борис вдруг умолк, и в руках у него затих аккордеон. Слепой напрягся, по-птичьи вытянув шею. Вот и голос Леночки прервался. Она стояла, положив руки на плечи брату. На лице у нее было недоумение. И все притихли, удивленно глядя на Бориса. Было слышно, как во дворе орут пацаны и громко ссорятся женщины.

А Борис все вытягивал и вытягивал шею. Можно было подумать, он отрывается от стула, увлекаемый гипнотической силой. И только слабенькие руки сестренки удерживают его. И вдруг мы услышали бойкий стук каблучков. Он приближался, приближался, делаясь веселее и звонче.

На пороге комнаты возникла Люся. В ярко-розовом платье с пышными короткими рукавчиками, загорелая и напряженно, я заметил, улыбающаяся, она обвела взглядом всех, кто был в комнате, и с наигранным простодушием выговорила:

— Кажется, я в самый раз, — процокала каблучками к виновнице торжества и подала ей картонную коробочку. — Это от меня. Возьми. Приличные духи. Дай, Леночка, я тебя поцелую!