Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Так сложилось, что после «Чебурашки» я писала сценарии, а также была шеф-редактором познавательно-развлекательной телепередачи по произведениям Успенского «Советы профессора Чайникова». В этот процесс Эдуард Николаевич совсем уже не вмешивался, но передачи смотрел, во всяком случае, первые десять – точно. Всего вышло 52 серии, а занятная история получилось с самой первой серией. Успенский должен был сыграть сам себя. По моему сценарию. Встретиться со своими героями, о чём-то там с ними поговорить, представить их зрителям. Прежде чем садиться писать, я позвонила:

– Эдуард Николаевич, я планирую сделать так-то и так-то, как вы считаете…

– Ой, Айка, не морочь мне голову! Пиши как хочешь!

– Да, но это же вам на камеру говорить! Играть…

– Ну и что? Что я, не сыграю, что ты там напишешь на десять минут?!

– Да, но вдруг вам не понра…

– Понра! Пиши давай.

Хорошо-о-о. Я пишу, шлю ему. Он отвечает, мол, получил, прочёл, всё отлично.

День съёмки. Меня на площадке нет – я же сценарист, моё дело сделано, зачем мне там быть? Тем более суббота, выходной (а у меня по-прежнему полная загрузка в издательстве, одни журналы сменяются другими). Вдруг звонок продюсера, Ноны Агаджановой, а фоном – голос режиссёра, Дани Руденко. И они хором:

– Спасай!!! Успенский пришёл, по сценарию ничего не сказал, в камеру рукой помахал: здравствуйте дети, смотрите новую передачу и будьте счастливы! И ушёл. А у нас один съёмочный день. И нужен срочно текст минут на десять!

– Так у вас же в почте второй файл, – говорю я. – Со сценарием на тот случай, если Эдуард Николаевич вообще не придёт или скажет совсем не то.

Большой ребёнок. Быстрый. Умный. Активный.

Что-то из его творчества мне очень нравится, что-то не нравится совсем. Но в одном Эдуард Николаевич точно был гениален: он вовремя и умело понял, что эпоха просто-писателей прошла, что теперь хороший писатель должен быть ещё и хорошим менеджером, уметь себя подать и – да, продать. Такова жизнь. Которая у нас пока есть, а у него уже, увы, нет.

Вспоминая «чебурашкины пятницы» я жалею только об одном. Нам всем было так хорошо, что мы не думали о том, чтобы снять видео или на диктофон встречи записывать. Даже фотографию ни одну на память не сделали. Дураки.

Успенский был человек боя! Он воевал постоянно и сразу на несколько фронтов. Это были и благородные войны – такие, например, как бой с Советской властью за авторские права, в результате которого его едва не запихнули в психушку с диагнозом «вялотекущая шизофрения».

А иногда вцеплялся в человека, который «ни сном, ни духом», и давай воевать! А через месяц остывал, забывал и опять становился с ним другом не разлей вода…

Я однажды спросил его: «Эдик, чего ты всё время воюешь? Брось ты это дело, не трать силы на ерунду…» – «Бор-ря! – прокричал он мне в трубку. – Если я с утра не знаю, с кем я сегодня воюю, мне скучно жить!» – «Эдик, – говорю, – ты же великий детский писатель. Пиши!» – «Я и пишу, – ответил он, – с восьми утра до одиннадцати! А потом ещё целый день что делать?»

Наши с ним отношения в этом смысле претерпевали соответствующие изменения. Вообще говоря, он очень ценил моё знание безмерного количества песен, умение найти к каждой, как говорят на эстраде, точный «ходильник» и реализовать его с успехом у публики. Когда Успенский был особо мной доволен, он пафосно произносил: «Львович – это наше всё!» Сам он петь не умел, знал не больше десятка песен, но это всё с лихвой перекрывалось тем, что он был Гений и Первооткрыватель – он «Нашу Гавань» придумал, создал и раскрутил. Я, зная ревнивый характер Успенского, факт его первенства всячески подчёркивал при каждом удобном случае. Но иногда приходилось ради дела отбрасывать политесные реверансы.

Приехали мы с «Гаванью» на гастроли в Америку. Первый концерт в Нью-Йорке, на Брайтоне, в «Миллениуме»: «тысячник» битком, билеты не дешёвые, по 50 баксов. Мы, как водится, все сидим на сцене – это был привычный Успенскому формат писательских встреч с народом. Он ведёт концерт, шутит-балагурит… и всё мимо. Я с ужасом вижу, как зал холодеет и отстраняется. Брайтонские евреи – публика особая. Придя домой, каждый из них снимет трубку и позвонит родне в соседние города: «Фира, ты взяла билет на «Гавань»? Так сдай, не ходи, я сегодня была – скучища!» И в Бостоне, Филадельфии, далее везде, – мы получим полупустые залы. Поняв это, я улучил удобную минуту, вылез с каким-то анекдотом и дальше по возможности «брал огонь на себя» – я хорошо знаю, как разговаривать с этой публикой. Когда в финале концерта я произнёс на идиш «Зай гезунд биз гундерт цванциг ёр унд хобн нахес фун ди киндер!» – «Чтоб вы все были здоровы до ста двадцати лет и имели счастье от детей!» – её никто не понял из сидящих на сцене, но хорошо понял зал и буквально взорвался аплодисментами. Мало того, особо эмоциональные зрители вскочили на подмостки начали меня качать…

Все гастроли Успенский был со мной предельно сух. По окончании поездки устроители организовали «гаванцам» пару дней отдыха – кажется, на океане, – а у меня начинались сьёмки, и я сразу же улетел в Москву.

На отдыхе Успенский устроил небольшое собрание. «Ребята, – спросил он, – не кажется вам, что Львович много на себя берёт? Он ведёт себя так, как будто он тут главный. Кто-нибудь может мне обьяснить, чего он такое делает, что ему такой успех?» По рассказам присутствовавших, была большая пауза, которую нарушил Максим Кривошеев. Он осторожно сказал: «Эдуард Николаевич, может, это потому, что мы все в тёмном, а Боря вышел в белом пиджаке?» – «А… может быть!» – неожиданно улыбнулся Успенский и разговор на эту тему закончил.

Мне, конечно, эту историю тут же рассказали, поэтому я не удивился, что мне никто из «Гавани» не звонит и на сьёмки не зовёт. Пока месяца через три не позвонил Успенский: «Боря, ты почему на программу не хочешь приходить?» – «Эдик, что значит «не хочешь», меня не зовёт никто…» – «А мне редакторы сказали, что тебе звонят, а ты отказываешься! Давай, завтра чтоб был!»

Встретились, обнялись, отсняли всё замечательно, потом выпили как следует в ресторане ЦДЛ… Великий детский писатель до конца дней своих был большой ребёнок.

О птицах писателя вспоминает Елена Борисовна Успенская – заботливая жена и верный друг Эдуарда Николаевича.

Эдуард Николаевич любил собак и в птицах разбирался.

Как-то в Троицком я говорю: «Ухает птица какая-то, как сова, как филин: Ух! Ух!» Эдуард Николаевич поясняет: «Это не филин. Это лесной голубь». Потом мы эту птицу выследили, видели, где она приземлилась. Действительно, большой голубь. Серый самец с белым воротником.