Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Зачастую можно сталкиваться с таким мнением, что Успенский к концу своей жизни только развивал, с бо́льшим или меньшим успехом, созданное раньше. Слушаю я это, читаю такие высказывания, и охватывает меня даже не огорчение, не возмущение, а удивление. Люди! Слепы ли вы? Ленивы ли и нелюбопытны, по словам классика? Или просто не можете выбраться из раковины своих застарелых представлений? Впрочем, последнее – то же самое, что лень и нелюбопытство.

Да, Успенский – автор «Чебурашки» и «Дяди Фёдора», «Радионяни» и «АБВГДЕйки», «Рыжего-конопатого» и «Пластилиновой вороны», но это – дело прошлого. А ведь он и на грани XXI века создал шедевр – потрясающую книгу о Жаб Жабыче Сковородкине! Причём создал, не расплескав ни капли своего таланта, не растеряв ни грамма остроумия и ни на йоту не лишившись умения разговаривать с младшим поколением. Более того, все эти качества окрепли и возмужали, а круг тем, на которые он готов говорить с подростком (а это книга для подростков) колоссальным образом расширился.

К сожалению, стремясь расширить аудиторию, издатели позиционировали «Жаб Жабыча» как книгу для малышей, из-за чего она не дошла до своего настоящего читателя и вызывала отторжение у родителей дошкольников, которые оказались основными её покупателями. Но мы-то, люди, мало-мальски разбирающиеся в литературе, должны понимать, что к чему, вне зависимости от того, какая цифра стоит перед плюсиком в графе возрастной категории!

Великий вклад Успенского в нашу детскую литературу в том, что он первым отказался от деления тем на детские и недетские. До него деньги (в детских книжках, разумеется) брались из ниоткуда, на стенах под картинами не было дыр, а мясо в магазинах продавалось без костей. И то, что эти деньги, дыры и кости появились на страницах детской книги, стало колоссальным прорывом не только для читателей, но и главным образом – для писателей: «Оказывается, и так можно!..»

Однако очевидно, что и Успенский не мог тогда говорить ОБО ВСЁМ. Даже на страницах его книг не было ни партсобраний, ни блата и спекуляции, ни убогой пропаганды, ни дефицита (мясо без костей могло восприниматься в лучшем случае как эвфемизм в стране, половина которой и с костями-то мясо видела лишь по красным дням календаря). И если взрослые всё же вычитывали какие-то намёки в текстах Успенского, то до детей они совершенно не доходили (в обоих смыслах этого слова).

Но вот появился «Жаб Жабыч»! И вместе с ним – разговор с детьми о таких вещах, как пиар, политика и даже, страшно сказать, секс – причём на том уровне юмора и метафорического обобщения, на который был способен только Успенский. Да, есть книги современных авторов, затрагивающие эти темы, но это, по сути, взрослые книги, хуже или лучше переложенные на детский язык. Книга же Успенского – детская и по языку, и по сути, и по духу. Это новый, гигантский шаг в том направлении, по которому он следовал в течение полувека, – в направлении уничтожения барьеров, которые воздвигнуты на пути честного и открытого разговора с ребёнком на любые темы. Причина появления этих барьеров – в нашем неумении говорить с ним: мы не можем найти подход к теме – следовательно, она нас пугает, следовательно, мы объявляем её запретной, недетской. А Эдуард Николаевич – МОГ! И сохранил эту способность до конца жизни!

Мало того, Успенский, как всегда, опередил время. В самом деле, он показал нам, как можно и нужно говорить с детьми на – скажу обобщённо – общественно-политические темы. И что? Кто-то подхватил это? Нет! Одни, так называемые прогрессисты, продолжают пичкать детей лайт-версиями взрослых рассуждений, другие – остаются в убеждении, что это вообще не детские темы. Что же остаётся тем, кто, как я, понимает, что́ совершил Эдуард Николаевич? Только уверенность, что время всё расставит по местам.

И не говорите, что Успенский – великий писатель XX века. Успенский – великий писатель XX и XXI веков!

Ну а теперь позволю себе немного воспоминаний – в обычном смысле этого слова.

Когда Андрей Усачёв спросил, не хочу ли я поработать главным редактором детского журнала, я даже толком ответить не мог: слова застряли у меня где-то на уровне бронхов. Но совсем лишился я дара речи (хотя, надо признаться, и ненадолго), услышав, что речь идёт о журнале «Простоквашино» и работе с Эдуардом Успенским, с которым я к тому времени не был знаком лично.

У Успенского возник конфликт с издательством, выпускавшим журнал, и именно из-за главного редактора. Дело было не в каких-то принципиальных, идейных или художественных разногласиях, а в обычной нестыковке, как если включить прибор на 127 вольт в 220-вольтовую сеть. Мозг Эдуарда Николаевича работал со скоростью, несравненно большей, чем у обычного человека, а моим предшественником на посту главреда оказался человек симпатичный, толковый, но чрез-вы-чай-но флегматичный. Каждая медлительно произнесённая им фраза – да что там фраза, каждый вдох и выдох! – вызывали у молниеносного классика вспышку раздражения, сравнимую с той, что возникает в приведённом мной примере из электротехники.

Мы с женой заехали к Усачёвым с невинной целью поздравить Андрея с днём рождения на следующий день после того, как директор издательства поделился с ним проблемой в надежде, что тот порекомендует кого-то на взрывоопасный пост. Как видно, не только браки заключаются на небесах!

Ещё через день я был в издательстве и знакомился с директором и своей будущей руководительницей. Обе беседы прошли весьма успешно, но и он, и она произнесли одну и ту же, странную, на мой взгляд, фразу («Если вы понравитесь Успенскому…») с такой озабоченностью, что становилось ясно: пройти это испытание будет ох как непросто. Странность (в моих глазах) заключалась в том, что я не мог взять в толк, с чего это я вдруг не понравлюсь.

Решающая встреча была назначена на пятницу в 15:00. Ни разу за 60 с лишним лет своей жизни, ни до, ни после, мне не удалось явиться с такой точностью: я нажал на кнопку звонка в то мгновение, когда секундная стрелка коснулась 12.

Дверь открыл сам Эдуард Николаевич: не мудрено, так как в квартире больше никого не было. Представители издательства оказались не столь пунктуальны, и у нас образовалось около получаса на общение. Взаимопонимание оказалось полным (и, кстати, почти мгновенным), что подтвердили следующие три года моей работы в журнале да и наше дальнейшее неформальное общение.

Мы вдвоём много чего напридумали, взаимно подогревая фантазию, чтобы сделать журнал непохожим на другие. Не сужу, насколько нам это удалось, но мы старались. Как-то нас пригласили на «Эхо Москвы». Мы, перебивая друг друга, делились планами и фонтанировали идеями, и после передачи сын сказал мне: «Такое впечатление, что говорили два городских сумасшедших». Что ж, отчасти так оно и было.