Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Дядя Фёдор. Слушайте, всё у нас есть. И дом, и корова, и трактор. Но в городе есть мама и папа, которым без нас очень плохо. Вы как хотите, а я в город поеду. Кто со мной?

Кот. Я! ( Замялся .) Я бы поехал… Кабы один был. А Мурка моя? А дом? А хозяйство? И потом, я к деревне привык. Меня все уже знают. Здороваются. А в городе надо тысячу лет прожить, чтобы тебя уважать начали.

Дядя Фёдор. А ты, Шарик? Поедешь?

Шарик. Ты, дядя Фёдор, лучше сам приезжай. В гости.

Кот. Правильно. Зимой на лыжах, на коньках. А летом на каникулы.

Шарик.Заводи трактор. ( Из-за угла появляется Печкин ).

Печкин. Так, так… Уезжает дядя Фёдор…

Внезапно спектакль прерывается, и на сцену выскакивает Режиссёр.

Режиссёр.Стоп! Стоп!.. Дети! Помогите нам разобраться, как закончить эту сказку. Эдуард Успенский предлагает простить Печкина за все его злодеяния и подарить ему велосипед. А я – против. Потому что это неправильно. Человека нельзя исправить при помощи велосипеда. Если почтальона Печкина простить, то он из пса Шарика шапку сошьёт, а кота Матроскина в поликлинику сдаст для опытов… Так будем прощать Печкина, или нет?

Дети.Нет! Никогда! Не будем!

Режиссёр( победно ). Вам ясно, Эдуард Николаевич? ( Уходит со сцены и садится на диван М. С. Щепкина. )

На сцену выходит Э. Успенский.

Успенский.Значит, при помощи велосипеда Печкина не исправить?

Дети. Нет!..

Успенский. А при помощи мотоцикла можно исправить?

Среди детей некоторое смятение.

Успенский. А при помощи автомобиля можно?

Дети. Можно! Нет! Ещё как!

Успенский. А при помощи вертолёта или космической ракеты?

Дети. Можно!.. Можно!.. Можно!..

Успенский( режиссёру ). Ясно?

С видом победителя садится на диван М. С. Щепкина. Неожиданно громко звучит ария Мефистофеля из оперы Ф. Гуно «Фауст» в исполнении Ф. И. Шаляпина. «…На земле весь род людской…» – гневно гремит бас, в то время как свет медленно гаснет. Слышна возня рабочих сцены, меняющих декорации. Наконец перестановка заканчивается, и после сатанинского хохота дается свет на сцену.

Снова – кухня в доме Успенского.

Успенский.…Я ему говорю: «Ясно?» – и скромно сажусь на своё место. Эффектно получилось. Но театр всё же настоял на своём, и Печкина не простил. Режиссёр здесь не понял одной, по-моему, простой вещи, в «Дяде Фёдоре» все характеры героев – детские: и Папа, и Мама, и Шарик, и Матроскин – всё это дети, которые играют во взрослых. Они «взрослые» – понарошку. И Печкин в том числе. Не вредитель, не оперуполномоченный, не иностранный шпион. Он обыкновенный ребёнок, у которого нет велосипеда…

За окном вдруг прозвенел велосипедный звонок.

Голдовский. Вы тут ещё и духов вызываете?

Успенский. Это мои австралийские гости. Уезжают в Латинскую Америку.

Голдовский( с сомнением ). Впятером на одном велосипеде?

Успенский. Почему же впятером? Я – шестой. У меня тоже велосипед есть.

Голдовский. Значит, уезжаете?..

Успенский. Я ненадолго. Провожу до Нового Иерусалима – и обратно. Краля! Найди Голдовскому «Дядю Фёдора». Пусть почитает. Пока!

Прихватив со стола большое яблоко, Успенский выходит. Краля взлетает на подоконник, роется в куче рукописей. Наконец, найдя нужную, сбрасывает её на стол. На ней написано:

«ДЯДЯ ФЁДОР, ПЁС И КОТ».

Баня. Когда занавес открывается, ничего кроме пара не видно. Изредка из недр раздается рев и фырканье. Наконец, пар кое-где рассеивается. Будто на белом облаке, как два апостола, сидят Галилов и Голдовский. Настроение у обоих приподнятое. Поют:

Галилов( продолжая банный разговор ). И вот – сбылась моя мечта. Я стал следователем. Романтик!.. Думал, буду ловить жуликов и других преступных элементов. Пока разобрался что к чему, исписал гору бумаг, справок, отчётов, протоколов, выписок… Кроме того, успел выловить десяток бедолаг – мелкой преступной сошки, потому что, как выяснилось много позже, главные жулики были моими начальниками и носили генеральские погоны. И вот, Борис Палыч, посмотрел я окрест себя, и душа моя страданиями была уязвлена…

Голдовский. Толь, будь другом, не говори красиво…

Галилов. Махнул я рукой на эту романтику и ушёл в большую литературу. Здесь, конечно, тоже жулики есть, но я тебе скажу – меньше. Кроме того – «литературный секретарь» – это звучит гордо. Не место красит человека, а человек место! Любите книгу – источник знаний! Книга – лучший подарок. А ну-ка, поддай!

Сцену опять заволакивает паром. Гремит дуэт.

Пар снова постепенно рассеивается. Голдовский и Галилов в простынях пьют грузинский чай.

Голдовский. Ты написал бы, Толь, «Записки следователя», что ли?

Галилов. Уже не могу.

Голдовский. Что так?

Галилов. Всю мою милицейскую жизнь уже бытописал Эдуард Успенский в своей бессмертной драме «Следствие ведут Колобки». Захватывающая получилась вещь. И жизненная. Вот одни говорят, что он сказочник, другие, что он – сатирик, третьи – что пасквилянт… А я, хоть ты и учёный, тебе скажу – ерунда! Он – реалист, бытописатель, Григорович, Короленко… Что видит, то и пишет. Как живёт, так и описывает. Да ты кругом-то посмотри. Жюль Верн рядом с нашей реалистической действительностью – младенец, Брэдбери – подросток, Саймак – документалист. Сказки Афанасьева читаем как протоколы профсоюзных собраний… ( Неожиданно поёт. )

Ты знаешь, я уже удивляться разучился. Вот чему бы ты удивился?

Голдовский( долго думает ). Удивился бы, если бы дочка десятилетку окончила. А ещё – если б поезда по расписанию ходили, и очередей в магазинах не было, и почту бы вовремя приносили. А ещё…

Галилов. Ну, Борис Палыч, ты фантазёр! Мы с тобой материалисты, а потому должны прочно стоять на платформе…

Дверь бани со скрипом открывается. В проеме показывается старушечья голова с длинными металлическими зубами.

Голова. Эдик дома?

Галилов( не поворачивая головы ). Он в Новый Иерусалим уехал. Прилетай, старая, завтра утром.