Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

– Игрушки не было. Но самое интересное, что книжку-то я писал вообще о крокодиле Гене, а Чебурашка возник как необходимое приложение. У меня была идея: уравнять крокодила Гену и вообще всех животных в правах. В правах человека.

– Там есть гениальная фраза – о том, что Гена работает в зоопарке крокодилом. Вот это, наверное, ключ ко всему.

– Да. Но чтобы этот персонаж «работал», чтобы у него возникали какие-то контакты, ему нужно было подыскать партнеров и связи. Так появился Чебурашка. А уж потом как мотор и двигатель сюжета прибежала Шапокляк.

– Вы ведь начинали с юмористических рассказов и фельетонов, всё у вас шло успешно, и вдруг вы стали детским писателем. Почему?

– Не знаю. Единственное, что могу сказать: в школе я был вожатым в младших классах, и это стало важным социальным скачком. Я был тогда довольно противным хулиганом, которого не любили ни учителя, ни школьное начальство. Обожали меня только мои одноклассники. И вот однажды, чтобы со мною как-то справиться, меня назначили вожатым в третий класс, и я с этими ребятами провозился два года: водил в походы, катался с ними на лыжах, устраивал всякие вечера настольных игр и прочее. А время было послевоенное – кругом шпана, мелкие воришки, все курят…

Вот, может, отсюда и пошло?

– А каким было ваше собственное детское чтение? Вы помните свою первую детскую книжку?

– Не было у меня в детстве никаких книжек. Мы жили в эвакуации, за Уралом. Ничего не было. Читать я по-настоящему начал, когда стал учиться в школе. Отчим покупал литературу, вкладывал в это деньги, расставлял книги в шкафах и закрывал на висячие замки, чтобы мы с братом не таскали их на продажу. А мы отодвигали шкаф, снимали заднюю стенку и читали все подряд: Мопассана, Мериме, Гюго, Майн Рида.

– Но ведь детских книг там не было.

– А эти авторы разве не детские? Детские. Чистой воды.

– А вы можете назвать какого-нибудь чужого героя, появление которого вызывает у вас сегодня восторг и уважение?

– Могу. Гарри Поттер. У нас ничего подобного и близко не появилось. Впрочем, «Тимур и его команда» – в принципе хорошая книжка… Но это не совсем то. Может, Волька с Хоттабычем? Нет, нет. Кого бы вы мне ни назвали, я скажу: этот названный не стал «героем мечты» большого количества людей.

– А с другой стороны, ведь и до Джоан Роулинг в зарубежной литературе были похожие герои и сюжеты…

– Может быть. Но не было такой чёткой и понятной этической и поведенческой проповеди. А для меня проповедь в книжке – это главное. В «Гарри Поттере» есть всё, что нужно подростку. Это психически здоровая и одновременно увлекательная литература, которая вырабатывает уважение к миру – ко всему живому, к родителям, к учителям. Там есть вся необходимая пища для поддержания идеалов. Полное меню.

– Вы работаете во всех жанрах и видах литературы, долгие годы пишете и стихи и прозу. Это, кажется, развивается параллельно. Или проза появилась раньше?

– Раньше появились стихи, их у меня меньше, чем прозы. Я всегда считал, что проза – более сложный вид искусства.

– Многие считают ровно наоборот.

– Пусть считают. Кажется, Гёте говорил, что стихосложение обусловлено и подкреплено ритмом, рифмой – всеми этими костылями. А проза – очень открытая вещь. Помните историю о человеке, который бежал из лагеря? Перед ним открыты все дороги, а перед теми, кто его ищет, – только одна. Та, на которой они могут его найти.

– Ваша читательская аудитория, насколько я понимаю, совсем не малыши, но отроки. Младший школьный возраст, верно?

– Начиная, наверное, с тех, кто вот-вот пойдёт в школу. И лет примерно до одиннадцати-двенадцати. Двенадцать – это уже последний предел.

– Скажите, хоть какие-нибудь герои мультипликационных фильмов, для которых вы писали сценарии, придумывались специально «под экран»?

– Сначала у меня всегда появлялась книжка.

– Я читал, что на заре перестройки вы обрадовались: цензурные заслоны, мешавшие свободной работе, упали, что ни напишешь, можно опубликовать. Но спустя какое-то время вроде как рассердились, потому что возникли новые трудности, которых не было при советской власти. Я хочу понять следующее. Детская литература всегда была не только творчеством, но и удобным заработком – при советской власти уж точно. В то же время, если перелистать подшивки, скажем, «Мурзилки», то волосы встают дыбом от того, что публиковали Сергей Михалков или даже Маршак.

– «…Чистый лист бумаги снова / На столе передо мной. / Я пишу всего три слова: / Слава партии родной!» Это Михалков. Если говорить о цензуре, то я считаю так: чем жёстче в государстве цензура, тем больше появится хороших детских писателей. Ведь литератор должен найти щёлочку в асфальте, чтобы вырасти где-то в другом месте. Потому обэриуты и пришли все вместе в детскую литературу.

– Интересно, существуют ли какие-то чужие приёмы для взаимодействия с детской читательской аудиторией, которые вам не близки, но по-своему интересны.

– То есть?

– То есть вы, например, т а к никогда не напишете, а какой-нибудь совсем другой детский автор, скажем Генрих Сапгир, придёт и напишет: «Погода была прекрасная, принцесса была ужасная». И дети в восторге.

– Да, пожалуйста: «Погода была хорошая, принцесса была галошная».

Ну конечно, приёмы и законы существуют, и они общие для всех. Просто писателей таких настоящих было мало. Была, например, талантливая Эмма Мошковская, которая говорила как бы изнутри ребёнка. Вот, в стихотворении, где мальчик обидел маму, он говорит, что теперь уйдёт навсегда в тайгу, начнёт искать руду, постепенно станет начальником, а потом прилетит на самолёте мама, которая простит его. И он скажет маме, что был не прав. Эти стихи написаны человеком, который умел войти в психологию ребёнка.

А Борис Заходер, по-моему, совсем не любил детей и писал так замечательно потому, что просто умел и отлично понимал, как это делается… У Агнии Барто бывали отличные вещи:

Настоящих всегда было мало. Можно вообще назвать только два имени: Юрий Коваль в прозе и Олег Григорьев – в поэзии.