Алексей Казаков - Шпионаж под сенью муз. Как представители творческих профессий служили разведке

Болезненной фантазии нет предела: выведав русские военные секреты и выполнив свое задание, «японский шпион» Дереу Узала сымитировал собственную смерть, подкинув труп похожего на него человека, после чего отбыл в Токио.

Никаких документальных подтверждений на сей счет не приводится. Если, конечно, не считать «железного аргумента»: Акира Куросава потому и снял фильм «Дереу Узала», что хотел прославить засекреченного японского разведчика…

Остается только развести руками. И удивляться тому, что все это воспроизводят в своих книгах некоторые российские литераторы и журналисты.

Полдень, 22 сентября 1937 года, Париж, угол улиц Жасмен и Раффе. Брусчатка в желтых заплатках осенних листьев. Генерал Евгений Миллер, руководитель Русского общевоинского союза — обосновавшейся в Париже эмигрантской военизированной организации, плотный мужчина с длинными усами кончиками вверх, запахивает плащ, смотрит на часы-брегет. Он ждет своего подчиненного: через несколько минут должен подъехать генерал Скоблин, один из лидеров РОВСа.

Накануне между ними состоялся такой разговор.

— Николай Владимирович, какие новости по немцам? — спросил Миллер.

— Евгений Карлович, — почтительно, четко и по-военному кратко докладывал Скоблин, — у меня состоялось несколько бесед с представителем германской разведки. Встречались у меня на вилле, в Озуар ла Феррьер.

— Это не опасно для вас и вашей жены? — нахмурился Миллер. — Французская разведка не разнюхала?

— Не думаю, господин генерал. У нас часто бывают поклонники творчества Надежды. Новое лицо на веранде виллы никого не удивит. Уверен, что французская разведка не в курсе.

— Хорошо. Продолжайте. Кто этот немец?

— Он из абвера. Работает под дипломатическим прикрытием. Фамилия его Штроман. С ним будет его коллега, Вернер. Оба прикомандированы к германскому посольству в Париже. Готовы предложить нам сотрудничество. Но хотят прежде встретиться с первым лицом нашего движения. То есть с вами, Евгений Карлович. Предлагаю провести встречу опять-таки на нашей вилле. Они готовы прибыть завтра, не откладывая. А мы с вами могли бы встретиться завтра утром… скажем, на углу Жасмен и Раффе. Если вам удобно. Я подъеду на машине.

Темно-зеленый «пежо» скрипнул тормозными колодками. В салоне виднелись три фигуры. «Он приехал с сопровождающими. Заботится о нашей безопасности», — мысленно отметил Миллер.

— Прошу вас, Евгений Карлович. — Скоблин приоткрыл дверь автомобиля.

Но едва Миллер сел на заднее сиденье, к его рту и носу жесткие руки прижали платки с хлороформом. Машина с впавшим в наркотический обморок главой РОВСа понеслась в направлении Гавра, где генерала ждал стоявший под парами советский теплоход «Мария Ульянова» с приготовленным на борту деревянным ящиком с надписью «Дипломатическая почта». На Лубянке Миллер нужен был живым. У Сталина была идея провести показательный суд над руководителем «белоэмигрантской террористической организации». Впрочем, потом от этой идеи он решил отказаться.

Похищение Миллера было проведено оперативной группой Иностранного отдела ОГПУ с помощью завербованных агентов советской разведки — генерала Скоблина и его жены, известной и любимой в эмигрантских кругах певицы Надежды Плевицкой.

Это была уже вторая, после похищения в 1930 году генерала Кутепова, попытка советских спецслужб поставить во главе Русского общевоинского союза своего агента — генерала Скоблина. Если бы он занял этот пост, это позволило бы советской разведке полностью контролировать РОВС. Но случилась осечка, во многом — по вине Плевицкой, талантливой женщины, в судьбе которой было все: белый патриотизм, красный патриотизм, потом опять белый, были любовь, честолюбие, предательство, триумф и, наконец, трагическое падение и загадочная смерть.

Она родилась 17 сентября 1879 года в селе Винниково Курской губернии. Отсюда позже появится ее красивое прозвище в среде поклонников — Курский соловей. Девичья фамилия ее Винникова.

В книге воспоминаний «Дежкин карагод» (Дежкой маленькую Надю звали в семье, а карагод — это хоровод, в переводе с курского крестьянского диалекта), вышедшей в Берлине в 1925 году, Надежда Васильевна писала о своем детстве: «Семеро было нас: отец, мать, брат да четыре сестры. Всех детей у родителей было двенадцать, я родилась двенадцатой и последней, а осталось нас пятеро, прочие волей Божьей померли. Жили мы дружно, и слово родителей для нас было законом. Если же, не дай Бог, кто “закон” осмелится обойти, то было и наказание: из кучи дров выбиралась отцом-матерью палка потолще со словами: “Отваляю, по чем ни попало”.

У моего отца было семь десятин пахоты. На семью в семь человек — это немного, но родители мои были хозяева крепкие, и при хорошем урожае и у нас были достатки. Бывало, зайдешь в амбар: закрома полны, пшено, крупы, на балках висят копченые гуси, окорока, в бочках солонина и сало. А в погребе — кадки капусты, огурцов, яблок, груш. Спокойна душа хозяйская, все тяжким трудом приобретено: зимой семья горя с продуктами не знала».

Надежда-Дежка два с половиной года проучилась в церковно-приходской школе, примерно столько же пробыла послушницей в Свято-Троицком монастыре, где пела в хоре. В монастыре она почувствовала, что пение — ее призвание.

По праздникам Надя навещала родных, иногда ходила на ярмарку. Однажды попала в цирк на ярмарке. И как писала Плевицкая много позже, душу ее смутил «лукавый бес». Она не захотела больше в монастырь, а желала петь в цирке! Девушку приняли в труппу, но когда об этом узнала мать, то со скандалом ее забрала. Надо полагать, при этом матушка «отваляла, по чем ни попало» дочери.

Но Надю уже было не остановить. В Киеве, куда она поехала со своей теткой, она сбегает от родных в поисках своего пути. И на этот раз удачно: поступает в хор в респектабельном киевском ресторане. Девушку взяли на работу, несмотря на то, что она не знала нот. Кстати, писать и читать в то время Надя могла с трудом.

Работу в хоре, которым руководила некая г-жа Липки-на, можно считать началом вокальной карьеры Плевицкой (тогда еще Винниковой). Будущий Курский соловей поет народные песни. С началом сольной карьеры этот репертуар станет для нее основным. Позже она напишет:

«Русская песня — простор русских небес, тоска степей, удаль ветра. Русская песня не знает рабства. Заставьте русскую душу излагать свои чувства по четвертям, тогда ей удержу нет. И нет такого музыканта, который мог бы записать музыку русской души; нотной бумаги, нотных знаков не хватит. Несметные сокровища там таятся — только ключ знать, чтобы отворить сокровищницу».