Марк Поповский - «Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

— Есть ещё какие-нибудь проблемы между тобой и родными?

— Проблем выше головы. Отец живёт в России, время от времени по делам приезжает в Штаты. И опять повторяется старый разговор о возвращении домой. Мои отношения с папой всегда были значительно более тяжёлыми, чем с мамой. Я его люблю и, когда он приезжает, я ему рада. Но взаимного терпения нашего хватает лишь на одну неделю. В конце этого срока мы начинаем ссориться по любому поводу. Он не понимает меня, я — его.

— Ты считаешь, что он не хочет тебя понять?

— Нет, он хочет, но я отмалчиваюсь, не делюсь с ним своими мыслями, чувствами, планами. Вижу: он мыслит по-российски. А я уже не та девочка, что приехала шесть лет назад. Тогда, уговаривая нас вернуться, он произнёс фразу, которую я и сегодня не могу забыть. "Знаете, что вас ждет в Америке? Младшая станет проституткой, а старшая будет мыть полы в чужих квартирах." Меня очень обидели эти слова, и я с тех пор никогда не говорю с папой о своей личной жизни.

— В твоей личной жизни есть что-то, что его ещё более рассердило бы?

— Да, есть. Я ведь влюбчивая….

В этом месте нашей беседы мы подошли к самой острой болевой точке Ириной жизни в Америке. Да, она по-прежнему влюбчива. То ей американцы нравятся, то русские. Русские больше. Но в поведении американца с девушкой ей симпатична корректность. Если американскому мальчику говоришь: нет — значит нет. Американец понимает, на какие пределы интимности согласна подруга. У него есть уважение к личности. В поведении парня с русским воспитанием превалирует вседозволенность.

Первое серьёзное увлечение пережила Ира в девятом классе. Объектом её чувств стал самый популярный в школе американский мальчик. Он улыбался ей, деликатничал, но серьёзного интереса не проявил. В одиннадцатом классе девочка выдержала ещё одно потрясение. Увлекший её парень из их класса уже имел девушку и даже находился с ней в близких отношениях. Но он давал понять Ире, что он готов покинуть свою пассию, если русская девочка отдастся ему полностью. Ире в том году было шестнадцать. Воспитанная в интеллигентной столичной семье, она считала интимную близость чем-то очень серьёзным, ответственным. В компании девчонок, к которой она в ту пору принадлежала, над ней даже посмеивались: "Ирка среди нас — последняя девственница." А парень, явно ожидая своего, то приближался, то отдалялся, то любил, то не очень. Тот год был особенно мучителен для неё.

И вот пол года назад, уже после того, как ей исполнилось 18 и была завершена школа, в жизни Иры возникло чувство, которое она, уже не смущаясь, зовёт любовью. Константину — 24. Он только что закончил курс колледжа. Роман их развивался медленно, так как Костя был занят поисками работы, и они подчас не видели друг друга по нескольку дней. Но в какой-то миг Ира и Константин созрели для близости. Потрясённая своими сексуальными переживаниями, дочь открылась во всём матери. Мать всполошилась. Начались разговоры, от чего следует оберегать себя, от чего уклоняться. Однако успокоившись, Ира решила сохранить неприкосновенность своей интимной жизни. "Я сказала маме, что я взрослый человек, мне уже восемнадцать. И если со мной что-то происходит, то это моё дело. Я созрела для интимных отношений. Меня не надо ни от чего оберегать. Я сама хочу пройти через всё, даже если совершу какие-то ошибки."

Этот принцип независимости Ира восприняла, как она говорит, от американских традиций. Америка, по её мнению, страна пуританская и остаётся таковой, сколько бы по телевизору не показывали мужчин и женщин, срывающих с себя одежду и прыгающих в койку. Родителей, однако, эти теории не успокаивают. В их разговорах с дочерью то и дело вспыхивает раздражение, опасение, страх. Ира твёрдо стоит на своём. Вернее, стояла до вчерашнего дня….

Тот, кто внимательно прочитал наше интервью, очевидно, обратил внимание на то, как меня — автора — удивила поначалу откровенность юной собеседницы. Что побудило её излить постороннему пожилому человеку самые интимные подробности своей девичьей жизни? Для этого, как оказалось, была особая причина. За сутки до нашей встречи Ира вместе с Константином провела вечер у подруги, отмечавшей свой день рождения. Общие знакомые считали их пару идеальной. Но уже там, танцуя с Костей, Ира почувствовала с его стороны какой-то холодок. Потом он повёз её на своей машине домой. Вошли в подъезд дома. И тут в лифте, молчавший до того Костя вдруг заговорил. Ему надо строить жизнь, делать карьеру. Он не хочет играть своими и её чувствами, потому что видит: она любит всерьёз, да и он тоже. И, тем не менее, их отношениям наступает конец. Им следует расстаться. "Я виноват, — твердил он. — Я не должен был доводить тебя до такого накала чувств". И снова возвращался к предстоящим ему деловым трудностям, к трудоустройству, к карьере. Ира буквально в истерике вбежала в свою квартиру. Не раздеваясь, разрыдалась у мамы на плече. Уснуть не могла, всю ночь металась в каком-то безумии. Утром её застал мой телефонный звонок. Я, ничего не зная, пригласил её приехать ко мне на беседу. В другой ситуации девушка скорее всего отказалась бы от встречи с литератором, но после той страшной ночи она буквально помчалась ко мне через весь город. Ей не терпелось кому-то излить душу. Журналисту в этом случае выпала роль исповедника.

Я не рассказал и половины того, что услышал в то утро от расстроенной девушки. Горечь утраты, однако, не лишила её здравого смысла. Она спокойно объяснила, что выходить замуж за Костю не собиралась. Рано. Понимает она и то, что мучающую её тоску надо преодолеть самой. Но сразу это едва ли удастся. Планы? Пока никаких. Хотелось бы вернуть любимого, но это нереально. Запомнилась его последняя фраза: "Не могу тебе обещать, что в будущем, когда стану на ноги, мы вернёмся друг к другу. Я не хочу, чтобы ты ждала…".

Встречался я потом и с родителями Иры. Они расстроены, жалуются: девочка замкнулась. Говорить с отцом и матерью не хочет. Им кажется, что они могли бы поделиться своим жизненным опытом и тем помочь ей. Боюсь, что эти добрые люди ошибаются. Права в данном случае их дочь: всё пережить самой и накопить свой жизненный опыт. В описанном конфликте двух поколений нет ни правых, ни виноватых. Отцы и дети видят мир по-разному. Иван Тургенев сказал об этом задолго до начала нашей эмиграции.

Говорить о своём возрасте дамы наши, как правило, избегают. В лучшем случае высказываются в неопределенно-романтической форме: "Я дитя предвоенных лет…". Я пытался понять смысл столь упорного молчания: опросил несколько наших соотечественниц, поселившихся в Нью-Йорке. Одна интеллигентная эмигрантка сказала, что разговоры такого рода напоминают ей о приближении старости. "Я — эстетка, — пояснила она, — а старость, какой она мне видится, полна неприятно-неэстетических моментов: морщины, седина, согнутая спина, беззубый рот…. Так что, пожалуйста, не надо о возрасте." Другая собеседница с явным огорчением заметила, что упоминание почтенного возраста роняет женщину в глазах мужчин. "Уже сорок? Уже пятьдесят? Кому же я нужна такая?” Третья незамужняя дама, опять-таки имея ввиду мужчин, грустно заметила: "Нас много, а вас мало. И, конечно же, вас более привлекают молодые. Нам в такой ситуации остаётся лишь помалкивать о своём возрасте…"