Марк Поповский - «Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

Троицкий не скрывает и другую особенность своего характера: он всегда, особенно в советскую пору, умел заводить доверительные отношения с людьми, занимающими высокое положение. Это, несомненно, продвигало его карьеру. Высокопоставленный советский чиновник, друг наркома просвещения Бубнова и сестра поэта Маяковского продвинули его, в частности, на должность Учёного секретаря Московского архитектурного общества, а потом сделали заместителем Учёного секретаря Академии архитектуры. На должностях такого рода приходилось исполнять, как он сам выражается, "чёрную работу", чёрную — в смысле нечистую. Сталин в эту пору — начало тридцатых — начал активно душить независимость творческой интеллигенции. Литераторов загнали в единый и неделимый Союз писателей, то же самое сделали с художниками и архитекторами. Со своей почтенной должности молодой Троицкий подавал команды, которые, в частности, лишали российских архитекторов права за независимость при созидании театральных зданий. Все театры должны были быть отныне многоместны, предельно скромны, дёшевы и пригодны для проведения политических массовых акций. "Я признаю, всё то, что я делал в те годы, оборачивалось гонениями на отечественную архитектуру, на театр, на искусство России, — признаётся мой собеседник. — Я этого не осознавал. Из меня сделали исполнителя всего того, что хотела большевистская власть".

Массовые аресты конца тридцатых не обошли и скромного "исполнителя". В Пятом особом отделе ГПУ его били плетью. После удара по голове мраморным пресс-папье он потерял сознание. На одном из допросов ему плеснули в лицо чернила. Пришёл в камеру, все начали смеяться. Кто-то вспомнил строку из Вертинского: "Лиловый негр вам подаёт пальто". Николай Александрович утверждает, что все эти издевательства и побои его не озлобили. "Во мне сказывалась материнская, крестьянская кровь (дед и бабка были ещё крепостными): "Ну что ж, пороли, били и что с того?" В какой-то момент он даже нашёл у поровшего его плетью русского парня какие-то привлекательные черты. "Бедняга, его совратили." Спасла Троицкого по существу случайность: Сталин сменил наркома Ежова на Берию. Кровопийца номер два предпринял для начала "малую реабилитацию", выпустил из тюрем и лагерей, где томились сотни тысяч ни в чём неповинных, пару тысяч человек. Троицкий оказался в их числе. Выйдя на свободу, молодой архитектор получил ещё один удар: испугавшись ареста, жена предала мужа, развелась с ним.

Борцом у себя на родине мой собеседник никогда не был. Его общественные поступки, как и у миллионов других, определял прежде всего страх. Когда в начале войны в Москве опять начались массовые аресты, Троицкий в страхе бросился добровольцем в армию. Застенки ОГПУ-НКВД вызывали больший ужас, чем опасности, связанные с войной. Фронт, впрочем, не порадовал. Кровавые бои под Вязьмой. Окружение. Восемнадцать суток метания по голодным и холодным октябрьским лесам. В конце концов Троицкого схватил немецкий патруль. Таков был очередной жестокий поворот его судьбы. И не только его. В ту осень в плену у немцев оказались четыре советских армии, 663 тысячи человек. Захваченных погнали в сторону Смоленска. Шли неделю, военнопленных не кормили. Тех, кто ослабевал, пристреливали. Троицкий выдержал. Потом полтора года в лагере. За это время вымерло не менее двадцати тысяч россиян. Здоровяк Николай вынес и это. Но жизнь лагерная испытывала не только тело, но и душу. Приятель Борис, скрывающий своё еврейство, тайно сообщил Николаю, что ночью предстоит бегство из лагеря семидесяти заключённых. "Ты с нами?" — "Нет, не побегу." В душе взыграл старый страх. Он не ждал ничего доброго от немцев, но и возвращение в мир НКВД не сулило ничего хорошего. В лагере уже знали: Сталин приказал всех попавших в плен считать предателями….

Чем кончился тот побег для его участников, Троицкий не знает, но зато во всех подробностях помнит события, происшедшие после того. Его взяли из лагеря и привезли в Сосновку, в штаб немецкой армии. Привели пред очи гитлеровского генерала, который напрямик предложил пленнику принять участие в антисоветской пропаганде. Столь же откровенно генерал попросил Николая Александровича высказать свои политические взгляды.

"Я сказал ему, что прежде всего — русский, — вспоминает Троицкий, — с советской системой ничего общего не имею. С другой стороны, мы, жертвы сталинского режима, думали, что немецкая армия придёт в нашу страну, как армия-освободительница, а вы нас уничтожаете…". Логика русского, очевидно, генерала удовлетворила. Покладистому и достаточно грамотному парню поручили возглавить выходившую в Витебске, а затем в Двинске пропагандистскую газету "За Родину". А чтобы оставшимся в СССР родственникам нового редактора не доставлять лишних неприятностей, немцы дали ему новую фамилию — Нарейкис. Так состоялась вторая смена фамилии.

В этом месте интервью наше споткнулось. Спотыкались мы и прежде, но на этот раз ушибло меня особенно больно. Как известно, интервью состоит из задаваемых вопросов и получаемых ответов. Но всякий раз, когда я пытался что-то уточнить, Николай Александрович раздражался. "Вы сбиваете мою мысль, — рубил он. — Помолчите!” Признаюсь, ничего подобного со мной за пятьдесят лет профессиональной деятельности не происходило. Случалось, что люди отказывались давать интервью. Я не спорил. Это их право. Но если тебя приглашают приехать из другого города, принимают в своём доме и соглашаются дать интервью, такие капризы вроде бы неуместны. Тем не менее Николай Александрович каждый мой вопрос воспринимал с раздражением. Особенно бурное негодование вызвал вопрос о том, почему немцы вытащили из лагеря именно его? "Они узнали, что вы отказались от побега? Или вы сами высказали им своё расположение и согласились на сотрудничество?" Ответа на эти очень важные для меня вопросы я так и не получил. Пришлось смириться и продолжать общение, так сказать, одностороннее.

В 1944 году мой собеседник окончил немецкую пропагандистскую школу. Выпускникам присуждали при этом воинские звания и отправляли в лагеря, где томились советские военнопленные. Пропагандистам полагалось перевоспитывать соотечественников, делать их врагами советского режима. Троицкого в лагерь не послали. Вместо этого он получил назначение на пост доверенного лица генерала А.А. Власова. Тесное общение со знаменитым захваченным в плен советским генералом, основателем русской освободительной армии (РОА) определило всю дальнейшую судьбу Троицкого в годы войны и позднее. Как своему доверенному лицу Власов поручил ему сначала возглавить газету "Доброволец" с тем, чтобы изменить тенденцию этого немецкого пропагандистского издания. Газета, по заданию Власова, должна была стать более русской, пронизанной русским духом. Это нелёгкое задание (немцы раздражённо реагировали даже на само слово "русский") Николай Александрович тем не менее выполнил. Власов оценил умение своего порученца ладить с людьми (как с русскими, так и с немцами) и стал давать ему одно за другим столь же деликатные задания. "Я всё выполнял, хотя случалось буквально ходить по лезвию бритвы. Если бы я в чём-то промахнулся, меня никто не спас бы, и в том числе Власов. Ведь вся армия пропагандистов находилась в руках Розенберга и эсэсовцев”.