Марк Поповский - «Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

Так чем же всё-таки руководствовался Николай Александрович, отправляя за океан, возможно, самую дорогую ценность своей жизни — двадцать ящиков бумаг, четыре тысячи архивных единиц? Можно, конечно, свалить всё на честолюбие и тщеславие. Черты эти нередко толкают нас на недостойные, а то и глупые поступки. Но не хотелось бы так упрощать немаловажный эпизод культурной жизни России. Сам владелец архива говорит о своём желании просветить российский народ. Ну, что ж, его понять можно. Но боюсь, что в этом внешне благородном поступке таится ещё кое-что. Не скрыт ли тут элемент нашего врождённого советского рабства? Нас с детства учили писать слово "родина" с большой буквы. Долбили: всё, что на благо этой самой родине — то и хорошо. Так не она ли, запавшая в глубину сознания идейка побудила моего собеседника переправить свой подарок из города Вестал в город Москву? Буду рад, если откликаясь на этот очерк, читатели наши, принадлежащие к разным поколениям эмиграции, поспорят и убедят меня в моей ошибке. Но пока, как я писал выше, менять свою точку зрения у меня причин нет.

То, что дети нашей эмиграции в массе своей очень скоро по приезде теряют русский язык — истина, которую нет нужды доказывать. Социологи даже статистические цифры на этот счёт неоднократно публиковали. Да что там статистика! Любая бабушка вам расскажет, как неохотно её внучка объясняется с ней по-русски и какой ломаный язык у её внука. А в некоторых семьях контакты между старшими и младшими рвутся на языковом уровне полностью. Почему-то у живущих рядом со мной испанцев ничего подобного не происходит, а у нас вот так….

Я сделал несколько попыток понять позицию российских родителей касательно языка своих потомков. Спрашивал, не хотят ли они, чтобы в первые год-два по приезде их дети учились бы в русскоязычных классах, чтобы не отставать от коренных американцев в школьных предметах. Интересовался, читают ли они своим малышам русские книжки? Сохраняется ли язык оставленной родины в семейном общении? Большинство опрошенных пап и мам высказались в том смысле, что сохранять русский язык, живя в Америке — блажь. Дедушки и бабушки пусть читают русские газеты и слушают русское радио, поскольку им ничего другого не остаётся. А молодым — зачем он нужен? Им ведь карьеру предстоит делать американскую, а не русскую. Да и кому вообще в Америке надобен русский язык?

Я не учитель жизни и не мое дело наставлять взрослых людей, как им вести себя в своей собственной семье. Хочу лишь рассказать о нескольких встречах с теми россиянами, для которых русский язык вот уже много десятков лет остаётся неизменной ценностью. Они нашли ему применение в Соединённых Штатах. И неплохое. В основном, это люди "первой" и "второй" эмиграции, их дети и внуки. Беседы с ними убедили меня в том, что кое-какую ценность русский язык в Америке всё-таки представляет….

С переводчиком Президента Соединённых Штатов мы встретились в Вашингтоне. Мой собеседник оказался личным переводчиком Клинтона. И не только Клинтона. За годы службы в Госдепартаменте (Министерство иностранных дел США) Дмитрий Михайлович Заречняк переводил с английского на русский речи и беседы многих Президентов и Вице-президентов, Государственных секретарей и сенаторов. "Перевод с русского на английский и наоборот — не просто моя профессия, — говорит он, — это моя жизнь." И действительно, проведя в обществе Дмитрия Михайловича два с половиной часа, я убедился, насколько горячо захвачен своим делом этот русский человек.

Дитя первой послереволюционной эмиграции, он родился в Чехословакии и ребёнком привезён был в Америку. Семейным языком дедушки и бабушки, отца и матери все эти годы оставался русский. Страстные антикоммунисты, они вместе с тем чтили всё связанное с культурой России. Мать Дмитрия получила в Америке докторскую степень за исследование творчества А.Чехова. Отец стал университетским профессором, специалистом по русской лингвистике. "Наш дом был буквально наводнён русскими книгами, — вспоминает Дмитрий. — Я с детства читал классиков взахлёб. "Окончив школу, юный Заречняк избрал было в качестве будущей профессии математику, но очень скоро разочаровался и перешёл на филологический факультет университета. Он считает, что от математики его уберегли два прочитанных за те годы романа: "Преступление и наказание" и "Анна Каренина". Филолога из него, правда, не вышло. Зато по счастливому обстоятельству, в 1971 году, когда начали улучшаться советско-американские отношения, Дмитрий получил работу в Госдепартаменте переводчиком. И вскоре понял — это как раз то, что ему надо.

В Россию попал он первый раз в 1971-м, когда ему было 26 лет. Сопровождал американскую делегацию, ехавшую обсуждать проблемы космических полётов. Из-за различия московского и вашингтонского времени проснулся ночью, не мог уснуть и на рассвете вышел из гостиницы. Оказался на Красной площади. С удивлением увидел, что в этот ранний час люди куда-то бегут. Оказывается, с четырёх до семи утра здесь выстраивается очередь в мавзолей Ленина. После семи милиция в очередь уже не допускает. Дмитрия, как иностранца, всё-таки впустили. Это вызвало негодование в толпе опоздавших. "Пустите меня, — кричала одна женщина. — Там впереди мой муж стоит! Я советская гражданка, а меня не пускают! Почему этих поганых иностранцев пускают, а нас — нет?!" "Как ни странно, — вспоминает сегодня Дмитрий, — но эти грубые выкрики меня не обидели, а наоборот, растрогали. Я был счастлив, что я в Москве, вокруг звучит русская речь, стоят русские люди. Расчувствовался так, что даже слезу уронил…". Это гордое ощущение своей русскости навещало его и потом. Но сегодня, после почти четверти века постоянных контактов с российской публикой, эмоции такого рода несколько поутихли. Для этого есть достаточно причин.

Профессия переводчика, пребывающего в государственных "верхах”, — своеобразная, длящаяся всю жизнь школа. Изучать приходится не столько язык (с языком, как русским, так и английским, у него проблем нет), сколько особенности двух на редкость несхожих национальных характеров. Американская и русская реакция на слово, жест, шутку поразительно различны. Российская реакция, как заметил за эти годы Дмитрий, в значительной степени отражает засевший в душу, порой даже не осознанный страх. Именно он, страх, постоянно заставляет советских граждан хитрить, вертеться, лгать и умалчивать. После четвертьвековой службы и не менее двухсот поездок в Россию переводчик из Вашингтона эту особенность своих единокровных улавливает безошибочно.

Один из первых уроков такого рода Заречняк получил в самом начале своей карьеры. Осенью 1971 года было объявлено, что весной следующего года Президент США (Никсон) впервые после окончания Второй мировой войны отправится с визитом в Советский союз. Советник Президента по национальной безопасности Киссинджер в те же дни случайно познакомился с Евгением Евтушенко. Он решил, что советский поэт может подсказать Президенту, как произвести положительное впечатление на кремлёвцев, а также на российскую интеллигенцию. Были назначены дата и час встречи Никсона и Евтушенко. Дмитрия вызвали переводить. Они с Евтушенко пришли в Белый дом несколько раньше срока. Разговорились. "Где вы работаете?" — спросил поэт. "В Госдепертаменте", — ответил переводчик. "А в посольстве Советского союза не работаете?" "Это было бы трудно совместить”, — пошутил Дмитрий. Он понял: поэт побаивается встретить в переводчике двойного агента.