Аида Арье - Русские эмигранты и их потомки. Истории успеха

На первый взгляд такой выбор для ярого противника всего французского может показаться странным, но если подумать, то он весьма закономерен. Хотел он того или нет, но Ростопчин сам был заложником галломании. Как и всех других дворянских отпрысков, его с детства окружали французский язык, на котором следовало изъясняться даже лучше, чем на русском, французские манеры, французская мода. А Париж воспринимался людьми его круга как средоточие всего самого прекрасного, утончённого и возвышенного. Человеку с таким воспитанием жить во Франции было явно легче, чем в любой другой европейской стране.

Вместе с тем Францией мальчика явно «перекормили». Бунт против всего французского поднялся в нём достаточно рано, и был вызван вовсе не событиями войны 1812 года, как можно было бы подумать. Ростопчин активно отстаивал позицию о вреде засилья инородных обычаев. Проще говоря, его можно было бы назвать последовательным «русофилом». Причём он не ограничивался одними только рассуждениями в светских салонах, а издал несколько эссе, высмеивающих галломанию. Самое популярное из них, «Мысли вслух на Красном крыльце», без лишних экивоков называло французов умалишёнными:

«Да что за народ эти французы? Копейки не стоят, смотреть не на что, говорить не о чем. Врёт чепуху! Ни стыда, ни совести нет: языком пыль пускает, а руками всё забирает. За которого ни примись, либо философ, либо римлянин, а всё норовит в карман: труслив, как заяц, шаллив [39] Шаллив – устаревший синоним к слову «шаловливый». , как кошка. Во французской всякой голове ветряная мельница, госпиталь и сумасшедший дом! На делах они плутишки, а на войне разбойники. Два лишь правила у них: всё хорошо, лишь бы удалось; что можно взять, то должно прибрать».

«Мысли вслух…» пользовались у читающей публики колоссальной популярностью. Ими не просто зачитывались, их выучивали наизусть, цитировали при каждом удобном случае и всё же… продолжали учить своих детей «выговаривать чисто по-французски, вывертывать ноги и всклокачивать голову» ровно так, как это было описано в брошюре Ростопчина. Мода и дух времени оставались непреклонными. Впрочем, мировоззрение Ростопчина было не менее стойким, и оно не изменилось даже после многих лет, проведённых в Париже. В его очерке «Картина Франции в 1823 году» французам достаётся ничуть не меньше, чем в довоенных произведениях Ростопчина.

Как видим, у Фёдора Васильевича развилось настолько стойкое неприятие французов, что если бы какой-нибудь провидец предсказал ему, что его родная дочь навсегда свяжет свою жизнь с этой страной и станет настоящим достоянием Франции, от возмущения Ростопчина хватил бы удар. Ведь какую женщину могут возвеличить слабоумные галлы? Только ветреную кокетку или того хуже… Скорей, скорей бы уж вернуться домой и оставаться всю жизнь как можно дальше от безумного Парижа!

Впрочем, в 1817 г., когда обширное семейство бывшего губернатора Москвы решило перебраться поближе к « mon cher papa » и поддержать его в вынужденном изгнании, в дело вмешались любовь (а как иначе может быть в Париже?)… и жена самого Ростопчина.

Если вы полагаете, что изгнанный из России Ростопчин был обречён за границей на одиночество и проживал в полной безвестности на скромной съёмной квартирке, то вы сильно ошибаетесь! Не будет преувеличением сказать, что, в какой бы европейский город он ни приезжал, его везде ожидали с восхищением – почти как национального героя. Ведь благодаря кому во Франции была восстановлена монархия и свергнут тиран? Благодаря кому европейским странам больше не нужно бояться властолюбивого завоевателя в лице Наполеона? Благодаря русской армии и её предводителям!

Имя Ростопчина у всех на устах. Из-за нашумевшего московского пожара и последовавшего за ним поражения Бонапарта он известен не меньше, чем Кутузов. Как рассказывал он сам в одном из своих писем на родину, местные газеты заранее писали о его прибытии в тот или иной город, а жители высыпали на улицы и с нетерпением ждали приезда героя-освободителя. Для жизни Фёдора Ростопчина характерен грустный парадокс: будучи русофилом, он был вынужден покинуть Россию из-за гонений высшего света; будучи франкофобом, он был восторженно встречен и обласкан французами, впрочем, как и другими европейскими народами.

Он становится вхож в лучшие дома Европы. Его нарасхват приглашают и проживающие за границей русские дворяне, и местная знать. Поэтому в 1817 г., когда жена Ростопчина Екатерина Петровна приезжает в Париж со своими отпрысками, скучать им не приходится. При желании Ростопчины могут хоть каждый вечер выезжать «в свет» на бал или званый ужин. И это весьма кстати, ведь старшие дочери – Наталья и Софья – девушки на выданье.

Особым вниманием со стороны Ростопчиных пользуется дом Софьи Петровны Свечиной. В её небольшом городском особняке, расположенном на улице Святого Доминика под номером 5, собираются самые известные и влиятельные парижане. Свечина пользовалась репутацией женщины эрудированной и образованной, что позволяло ей собирать вокруг себя настоящие сливки общества. Предположительно, именно здесь на одном из званых вечеров средняя дочь Ростопчина Софья встретила своего будущего мужа, который впоследствии подарит ей звучную аристократическую фамилию де Сегюр.

Будущая графиня де Сегюр появилась на свет 1 августа 1799 г. и почти сразу же удостоилась поистине царских почестей: её крёстным отцом стал сам Павел I, у которого Фёдор Васильевич Ростопчин был в фаворе. Поэтому можно сказать, что начало её жизни развивалось согласно сказочному канону, где у главной героини обязательно должна быть особенная крёстная (в крайнем случае – крёстный). И это как нельзя лучше подходит к образу будущей доброй сказочницы, чьи книги войдут в дом каждого французского ребёнка.

Софолетта (а именно так чаще всего называли её домашние) обладала очень живым, подвижным темпераментом. Характером и внешностью в большей степени походила на отца, о чём сам Ростопчин писал: «Моя вспыльчивость унаследована моими дочерьми. Наташа ещё может себя сдержать, а Соня почти всегда отдаётся порывам нетерпения, несмотря на правила, в которых она воспитана». В детстве её сложно было назвать послушной и прилежной девочкой, скорее, Софолетта походила на непоседливого, упрямого бесёнка, за которым нужен глаз да глаз. С годами эта черта переросла в активность и энергичность – очень важные качества для будущей хозяйки большого дома. А вот детская любовь к сладостям у Софолетты сохранилась на всю жизнь.

Согласно воспоминаниям одной из дочерей Софи, пристрастие к сладостям однажды обернулось для неё забавной, но заставившей поволноваться историей. На одном из балов кавалер обратил внимание на юную девушку, постоянно крутившуюся вокруг столика со сладостями. Она явно была поглощена сложным выбором. Чем же всё-таки полакомиться: замороженными фруктами или горячим шоколадом? Эклером или бисквитом? Молодой человек, не теряя времени зря, подходит к ней и неожиданно приглашает на танец. Девушка моментально краснеет и, к большому разочарованию кавалера, вместо ответа мычит что-то неразборчивое. Но приглашения не отвергает.