Алексей Тарханов - До востребования, Париж

В этом унизительном положении находятся сейчас не только граждане стран, некогда находившихся за железным занавесом, в частности России, но и вполне привилегированные обладатели документов-«вездеходов»: японцы, американцы, южные корейцы, канадцы, австралийцы, израильтяне.

В течение нескольких месяцев международный коллектив #LoveIsNotTourism пытался достучаться до европейских дипломатов. Когда же дипломаты признали, что проблемка есть и что нехорошо получилось, решение оказалось не лучше. Предполагается выдавать гражданам третьих стран одноразовый пропуск для пересечения границы. «Партнеры должны будут представить в консульство документы, удостоверяющие близость, доказательства того, что французский партнер проживает во Франции, билеты туда и обратно».

Можно ли этому радоваться? И да и нет. Прежде всего на гипотетическое разрешение могут рассчитывать только партнеры французских и европейских граждан. В число документов и доказательств войдут отнюдь не любовные письма и откровенные селфи, а справки о совместном съеме квартиры, общем счете в банке, свидетельства о рождении общих детей и так далее. Разрешения на посещение будут выдаваться консульствами в порядке общей, и без того выросшей очереди вместе с документами других путешественников, уже имеющих право на въезд в Европу: студентов, специалистов, врачей, а также людей, путешествующих по неотложной семейной надобности со штампом загса.

Премьер-министр так и сказал: «Боюсь, не лучшей идеей будет отправиться за границу». Дело не только в санитарных ограничениях. Правительство не уверено, что воздушное сообщение восстановится в прежнем размере (а раз «не уверено», значит, знает), и предупреждает, что «условия въезда или возвращения на национальную территорию будут достаточно жесткими по отношению к тем, кто прибывает из-за границы».

Даже в стандартной ситуации воссоединения семьи процесс редко занимает менее года. Едва ли чрезвычайное положение заставит пошевелиться бюрократический аппарат. Ну а речи об иностранцах, легально и долгосрочно проживающих на французской территории, вообще не идет. Им «личное свидание» вовсе не положено, пусть удивляются тому, как быстро вернулись мы в былые времена. Разве что жесткий железный занавес идеологии сменился мягким марлевым, санитарным.

У Шарлотты Генсбур урожайный год. Музыкальная премия Франции за альбом «Rest» и кинопремия «Сезар» лучшей актрисе за роль в «Обещании на рассвете».

Хотите кофе? Конечно, хочу! Шарлотта принимает меня дома, запросто, в белой футболке и джинсах. За окном, на террасе ее квартиры на улице Бак, – редкий в Париже снег.

На письменном столе среди детских рисунков дочери Жо – два сезаровских диплома. Один – ее мужа, режиссера и сценариста Ивана Атталя за «Брио». Другой – ее, тот самый, за «Обещание на рассвете», фильм по повести Ромена Гари, сделавшегося из эмигранта французским классиком.

Семья Гари бежала во Францию из Советской России. Не крымским путем – из Феодосии через Грузию в Стамбул, как бабушка и дедушка Шарлотты, родители ее отца Сержа Генсбура, – а европейским, через Польшу.

Шарлотта играет прекрасную и безумную маму главного героя.

Лучший характер в фильме, да и в повести тоже. Как будто бы она играла саму себя…

– …ну или вашу бабушку?

– Многих женщин сразу. Я думала о Нине, моей героине. О Мине, матери Ромена Гари. И о моей бабушке Ольге, которая тоже покинула родину ради Франции. Любовь Нины к сыну я тоже могла переложить на любовь бабушки к моему отцу, на мою любовь к моим детям… Как будто бы вернулась домой.

Говорили в доме на русском, или украинском, или польском? Шарлотта рассказывает, что сама она начинала учить русский, хотела, да не смогла, уже даже отец не говорил. А бабушка с дедушкой – да, но только тогда, когда ссорились: «Так что русские ругательства отец знал в совершенстве».

На мой вопрос, кем она себя считает, француженкой или англичанкой, а может, русской или американкой, уверенно отвечает – «француженкой, парижанкой». Хотя живет сейчас со всей семьей в Нью-Йорке, а здесь, на улице Бак, бывает редко: «Снег я чаще вижу в Централ-парке».

Своя она и в Лондоне, городе ее матери, где Шарлотта родилась. В Лондон сейчас переехал ее старший сын Бен. Красивый мальчик, настоящий мужчина.

Когда я вижу ее на фото вместе с Беном (тот счастливый для любой мамы момент с взрослым сыном, когда непонятно, кто из них старше), мне кажется, что я пересматриваю пробы к «Обещанию на рассвете». И может быть, я предпочел бы режиссуру Шарлотты режиссуре Эрика Барбье.

Генсбур говорит, что стать режиссером своих клипов она просила сначала давнего друга и мучителя Ларса фон Триера. Но тот ответил: «Сама! Ты сможешь, я подскажу». Для нее это новое ощущение. Конечно, лучше, чем быть актером. У актеров жизнь веселая, но мучительная. Не потому, что на сцену шлют раба. А потому, что всё не шлют и не шлют: «Можно так ничего и не сделать, тебя просто не выберут. Вот что меня пугает в ремесле актера. Если бы я сейчас начинала, я предпочла бы сочинять или снимать, чтобы быть мотором, а не тормозом».

Фон Триер все время возвращается в наш разговор. Шарлотта припоминает ему «Меланхолию»: «Там я чувствовала себя покинутой Ларсом. Мне было ужасно, мне казалось, я все делаю не так, а он и не смотрел в мою сторону… Потом только я поняла, что он нарочно. Манипулирование – часть его удовольствия. Но он настоящий друг». Дальше – больше. Ее работа в «Нимфоманке» превратилась в многосерийное исследование собственной сексуальности. Узнала ли она за это время от Ларса про себя что-нибудь новое? «Да нет, ничего особенного».

Пожимая плечами, она говорит мне, что в жизни у нее было не так уж много друзей. Родители переезжали, она меняла школы. Теперь главное для нее – семья, ее Иван и их Бен, Алиса и маленькая Жо (которая скачет вокруг нас босиком, пока мы болтаем).

– Бабушку я потеряла в тринадцать лет, а в девятнадцать – отца, и думала, что это не переживу.

Она до сих пор сохраняет отцовскую квартиру на улице Вернёй: «Я приводила туда детей. Там все как было двадцать семь лет назад, как будто бы отец вышел за сигаретами. Его вещи, его фотографии, наши фотографии. Разве что холодильник пуст».

После долгих колебаний Шарлотта решила превратить квартиру в музей.

– У отца был провокационный образ человека в джинсах, не слишком ухоженного или, точнее, выглядящего не слишком ухоженным… Улица Вернёй показывает, как тщательно он все продумывал в своей жизни, как внимательно и тонко строил свое пространство. Это было частью его вселенной. Я долго хранила это место только для себя, а теперь хочу разделить его с другими.